Эта песня, которая очень сложна и совершенно заслуженно считается, мне кажется, одной из вершин его творчества. Это песня из начала 90-х. Песня из «Русского альбома», который, на мой взгляд, изумительно точно отражает главную русскую интенцию, главное русское настроение.
Отношение Бориса Борисовича ко всему русскому довольно амбивалентно и укладывается, я думаю, в отношение Юрия Кузнецова. Кстати говоря, корни поэтики БГ, конечно, не в британском роке, хотя отчасти и в нем, и не в заимствовании, скажем, мотивов из английского абсурда. Его русская лирика, лирика на русскую тему, вот это некоторое любование хтонью — любование, граничащее с отвращением, как и в русском характере сентиментальность граничит со зверством — это имеет корни в поэтике семидесятников, и прежде всего в поэзии Юрия Кузнецова. Весь «Русский альбом» БГ вытекает по настроению из знаменитых строчек Юрия Кузнецова. Помните стихотворение «Завижу ли облако в небе высоком»?
Но русскому сердцу везде одиноко.
И поле широко, и небо высоко.
Это мотивы одновременно и любования, и ужаса. И в «Русском альбоме» они есть. Это сложное сочетание тесноты и пустоты. Тесная пустота. Вот я бы сказал, что, по БГ, Россия — это тесная пустота. «Тесно и пусто разом» — у меня была такая формула. Вот рассмотрим текст этого стихотворения, этой песни, которая, конечно, многое теряет без музыки, которая стала настоящей жемчужиной «Русского альбома». По-моему, именно оттуда.
Может, Бог, а может, просто эта ночь пахнет ладаном.
А кругом высокий лес — темен и замшел.
То ли это благодать, то ли это засада нам —
Весело наощупь, да сквозняк на душе.
Вот идут с образами — с образами незнакомыми,
Да светят им лампады из-под темной воды.
Я не помню, как мы встали, как мы вышли из комнаты,
Только помню, что идти нам до теплой звезды…
Вот стоит храм высок, да тьма под куполом.
Проглядели все глаза, да ни хрена не видать.
Я поставил бы свечу, да все свечи куплены.
Зажег бы спирт на руке — да где ж его взять?
А кругом лежат снега на все четыре стороны;
Легко по снегу босиком, если души чисты.
А мы пропали бы совсем, когда б не волки да вороны;
Они спросили: «Вы куда? Небось, до теплой звезды?».
Назолотили крестов, навтыкали, где ни попадя,
Да променяли на вино один, который был дан.
А поутру с похмелья пошли к реке по воду,
А там вместо воды — Монгол Шуудан.
А мы хотели дать веселый знак ангелам,
Да потеряли их из виду, заметая следы;
Вот и вышло бы каждому по делам его,
Если бы не свет этой чистой звезды.
Так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки?
А если нам не петь, то сгореть в пустоте;
А петь и не допеть — то за мной придут орлики
С белыми глазами, да по мутной воде.
Только пусть они идут — я и сам птица черная.
Смотри, мне некуда бежать: еще метр — и льды;
Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны,
Чтобы кто-нибудь дошел до этой чистой звезды…
Как все песни Гребенщикова, и как, кстати, многие абсурды Кафки, она поразительно сочетает точность и непонятность — точность в деталях и непонятность в целом. БГ всегда выступал против прямой и дотошной трактовки своих песен. Всегда отказывался давать к ним какие-либо пояснения, говоря, что всё сказано. И действительно, сказано всё.
Конечно, совершенно очевидны корни этого произведения. Это не только Юрий Кузнецов с его такой диковатой и одновременно святой русской хтонью, с такой апологией русского язычества, но это как раз, как мне кажется, во многом растет из двух песен Высоцкого, образующих эту знаменитую дилогию «Очи черные» — «Что за дом притих, погружен во мрак?».
Вот этот храм, где тьма под куполом — это и есть та страна, которую герой Высоцкого увидел, откуда-то вернувшись. Когда «припадочный малый, придурок и вор, мне тайком из-под скатерти нож показал». Это именно ощущение, что променяли на вино крест, который был дан — единственный. Заменили это всё золочеными крестами, то есть огромным количеством официальной и фальшивой церковности. Конечно, в том и ужас, что формально тишь, да гладь, да Божья благодать, но под этой тишью, конечно, страшная гниль, темнота, полное забвение правил и так далее.
Тут, кстати, отношение БГ к ладану — «может, Бог, а может, просто эта ночь пахнет ладаном». Я думаю, что ладан, обычный сосновой ладанный запах, вообще-то не вызывает у БГ особенно теплых ассоциаций, если вспомнить написанного чуть позже «Истребителя», одну из моих любимых песен: «От ромашек-цветов пахнет ладаном из ада». Действительно, ромашковый запах летом немножко похож на ладан. Но «пахнет ладаном из ада» — это очень важное проговорка. Не буддийская, потому что в основе своей творчество БГ как раз полно христианских мотивов и, может быть, я думаю, оно глубоко христианское под духу. Но действительно, вот это ощущение адского ладана, продажных золоченых крестов — это вполне заслуженное отношение к официальной церковности.
Вот тут очень важное противопоставление: «То ли это благодать, то ли это засада нам». В той ситуации, в которой мы живем в сегодняшней России, в условиях ситуации полного морального падения или полного отсутствия моральных ориентиров, это можно рассматривать как благодать. Потому что это великолепный вызов. Это попытка сформулировать всё заново, во многих отношениях начать с нуля. Потому что понятно уже, что эта парадигма официальной народности — самодержавие, православие, народность, духовность, соборность — это скомпрометировано в наше время так, что этой концепции уже не воскреснуть.
Тут уже говорить не о чем, это всё. А вот что будет вместо, и что мы вместо этого придумаем и сконструируем — то ли это благодать, то ли это засада нам. И вот это ощущение: «Весело наощупь, да сквозняк на душе». Почему сквозняк? Сквозит из будущего. Помните, у БГ слово «сквозняк» подробно объяснено:
Может быть нет, может быть да,
На нашем месте в небе должна быть звезда;
Ты чувствуешь сквозняк оттого
Что это место свободно?
Вот «весело наощупь, да сквозняк на душе» — это оттого, что на месте звезды (теплой звезды) пустота. Кстати говоря, почему она теплая — это тоже очень важно. Для холодной страны светлая звезда не так важна, как теплая. Для холодной страны не так важен закон, как благодать; не так важен закон, как милосердие. Кстати говоря, об этом милосердии тут сказаны замечательные слова: «Некуда бежать: еще метр — и льды». В такой холодной стране единственной ценностью является тепло, в том числе тепло милосердия.
Кстати, «вот идут с образами, с образами незнакомыми», это ощущение незнакомой страны, в которую герой откуда-то вернулся — это тоже из песни Высоцкого, когда он не узнает тот край. «Что с вами случилось?»
Траву кушаем, век на щавеле.
Скисли душами, опрыщавели.
Что еще здесь, на мой взгляд, принципиально важно? Что такое волки и вороны? Тут, кстати, очень точен этот образ:
А поутру с похмелья пошли к реке по воду,
А там вместо воды – Монгол Шуудан.
Вместо прежней русской души там азиатчина. Вот это та азиатчина, которую Блок увидел в 1908 году в «Поле Куликовом», вот этот Монгол Шуудан, а потом в страшном помрачении ума в 1918 году в «Скифах» благословил ее. Пришел к этому панмонголизму, на мой взгляд, совершенно извращенно поняв слова Владимира Соловьева.
Но что действительно важно в этой песне — это волки и вороны. Понимаете, в драме Леонова «Нашествие» довольно очевидный мессидж: спасать нас будут не чистюли, не подхалимы, не сталинские соколы. В критической ситуации спасать нас будут враги народа. Ольга Берггольц писала: «Если бы не опыт тюрьмы, мы не высли бы блокады». Это, конечно, страшные слова, но наверное, она имела на них право, и наверное, за ними какая-то ее личная правда стоит.
Иными словами, когда государство переживает критический момент, оно спасается не чистюлями и праведниками, («праведниками» в кавычках, разумеется), оно спасается изгоями. И вот эти волки да вороны — те, от кого все отвернулись — они в критический момент могут спасти страну. Потому что все остальные разбежались. Потому что когда метр — и льды, когда некуда отступать, вся надежда на изгоя. Это, как сказано у той же Берггольц:
Как мне праведники ваши надоели,
Как я наших грешников люблю.
Это как войну выигрывают штрафники. Это как в ситуации разрухи командование берут маргиналы, бандиты — может быть, даже вроде Котовского. А потому, что чистюлям нечего делать. И вот эти волки и вороны — это те герои, которые, по выражению Гейдара Джемаля, соткутся из тумана.
Любопытно здесь у БГ, что «как нам петь, как не ради пустой руки», то есть совершенно бескорыстно — это понятно. «А если нам не петь, то сгореть в пустоте». Действительно, единственным занятием, сколько-нибудь осмысленным в условиях полной гибели, становится только музыка, только искусство. Всё остальное себя скомпрометировало абсолютно.
И конечно, великолепный образ этих сталинских соколов — ну, таких лояльных, если угодно, слуг этой ситуации, опричников. «За мной придут орлики с белыми глазами да по мутной воде». Они всегда ловят что-то в мутной воде. Мутная вода для них оптимальная среда. С белыми глазами — с глазами ничего не выражающими, пустыми, с глазами яростными, белыми от ярости. «За мной придут орлики» — это совершенно наглядное самоощущение человека в разгар 90-х. Этих орликов тогда уже было видно.
«Только пусть они идут — я и сам птица черная». Вот то, что БГ, вроде бы светлый, вроде бы такой сладкозвучный, ощущает себя как птица черная, непрозрачная, прямо скажем — это очень продуктивно. И в нем есть эта чернота, и он этой черноты не стесняется. Потому что если бы не она, он бы элементарно не выжил ни в этой среде, ни в этой стране.
Почему он птица черная, принадлежащая, безусловно, к волкам и воронам? А потому, что он не паинька, потому что он незаконопослушен, потому что он не говорит то, что от него ждут, и всякий раз умудряется ломать и опровергать ожидания, всякий раз выходит за рамки любых условностей. И с каждым режимом умудряется ссориться, и никому не дает себя присвоить.
Более того, он и в диссидентах не засиживается, потому что он подлинно ведет себя так, как хочет. Его стратегия абсолютно гениальная. Он поет, и это единственное, что он может хорошо делать. Ну и писать, конечно. Но он не вписывается ни в какие ряды. То, что он и сам птица черная — это единственная его надежда.
Конечно, тут очень точно:
Мы хотели дать веселый знак ангелам,
Да потеряли их из виду, заметая следы.
Это для меня наиболее темные строчки. Может быть, это такая, как говорила Цветаева, заглушка, вставленная ради рифмы. Но понятное дело, что «потеряли их из виду, заметая следы» — возможно (я так это интерпретирую), шифруясь, спасаясь эзоповой речью. Она действительно налагает на душу некоторый рабский оттенок. Но то, что говорит БГ — это не эзопова речь. Это метафора, более высокий слой. Некоторыми это рассматривается как тайнопись. Но так можно смотреть обкомовец, действительно.
Важная мысль —
Вот и вышло бы каждому по делам его,
Если бы не свет этой чистой звезды.
Дело в том что, что наличие в мире света, наличие светлой звезды — это вера в милосердие. А именно милосердие — это и есть та соль земли, та основа основ, на которой в России всё держится. Можно воздавать по делам в более теплой стране. Но в такой холодной, как наша, чистая звезда должна давать надежду. А воздавать по делам — довольно бессмысленное занятие. Вы этим никого не улучшите. Вы этим утолите свое чувство мстительности, но никоим образом не спасете никого.
Мне кажется, что на очередном историческом переломе, который мы очевидно переживаем уже сейчас, Россию спасут волки да вороны — ее грешники, ее изгои. Потому что только у них есть опыт резистенции, есть опыт внутреннего сопротивления. И готическая мрачная песня БГ, которая светит нам из-под воды, как Китеж, остается (для меня, во всяком случае) одним из залогов будущего возрождения.
