Если верить предсмертным словам Пушкина, у него очень много было замыслов. Он, так сказать, был подсечён на взлёте. И я думаю, что если бы замышленный им «побег в обитель трудов и чистых нег» удался, то мы получили бы великую прозу. Всё-таки «Русский Пелам», замечательный роман, был задуман, была задумана и почти написана «История Петра Первого», были задуманы и новые пьесы. Я думаю, что он действительно подарил бы нам творения истинно шекспировской мощи.

Что касается Лермонтова, то про него Толстой сказал: «Если бы этот мальчик прожил ещё десять лет, нам всем нечего было бы делать». Лермонтов собирался писать историческую трилогию времён Екатерины и заканчивать её 1805 годом. Так что план…

Потому что Достоевский — более западный писатель. Он же и действует по западным лекалам. Его роман восходит к роману Диккенса, к роману Бальзака. Это роман-фельетон — очень большой, неаккуратный, неряшливый, ставящий роковые вопросы, полный роковых женщин, детективных интриг обязательно, любви, тайн, даже эротики какой-то странной и болезненной. В общем, Достоевский — это писатель, который по абсолютно западным лекалам работает.

Что касается Толстого, то Толстой, конечно, во многом пользовался опытом Гюго, сочиняя «Войну и мир» (там много просто калькировано с «Отверженных», сама форма свободного романа). Но уже «Анна Каренина» — это абсолютно русское изобретение. Все…

Потому что главным героем романа является собор. Собор – это символ Франции, символ готики, символ средневековья. «Собор Парижской Богоматери» написан до «Шпиля» голдинговского и до «Собора» Гончара. Это роман, в котором строительство собора уподоблено культуре. Там высказана гениальная мысль. Помните, с какими словами Квазимодо на руках выносит Эсмеральду? «Убежище», – он кричит. Потому что собор дает убежище всем. Тот, кто скрылся в соборе, тот освободился от людского гнева, от людского преследования, от закона. 

Собор Парижской Богоматери с его химерами, с его органом, с его суровостью все-таки символ христианского милосердия. И построен со всей чистотой пропорций, со…

Нет. Категорически нет. Дело в том, что я не раз говорили, что на «Войну и мир» Толстого оказали влияние «Отверженные» Гюго. Что для Толстого всегда образцом был Гюго. «Человек, который смеётся» он называл своим любимым романом, «Отверженные» были для него одной из величайший книг. Он не скрывал своей ориентации на Гюго, как Достоевский не скрывал ориентации на Диккенса, допустим, Лермонтов — на Гёте, Пушкин — на Байрона, Некрасов — на Гейне. Это совершенно нормальная вещь. Или Михайлов — на Гейне. То есть для Толстого ориентация на Гюго была частью мировоззрения.

А вот между «Госпожой Бовари» и «Анной Карениной» нет практически ничего общего — прежде всего потому, что «Мадам Бовари» — роман…

Он осудил бы его, конечно. И я вам больше скажу. Инспектор Жавер, вот этот Бульдог, по-своему бескорыстный, но абсолютно бесчеловечный — это тоже чеховский персонаж. Помните, у него есть такой доктор Львов, который в «Иванове»? Он вроде бы говорит всем правду, и он вроде бы носитель морали, но он жесток и омерзителен. На его фоне сколько угодно циничный изменщик Иванов, который, может, и губит свою Сарру Абрамсон, жену свою, который вообще далек от человеческого идеала, чего там говорить, но на его фоне доктор Львов — это настоящий садист со всей его моралью, потому что мораль ему для того, чтобы уважать себя, а не для того, чтобы любить людей или помогать людям. И счастье такие люди не приносят, и…

Очень разные все. Я думаю, что самый романтический герой — у натуралиста Золя, который совсем романтиком не был. Что может быть романтичнее Сильвера и Мьетты из романа «Карьера Ругонов»? Если брать романтизм в его классическом понимании, то как раз мне кажется, что Гюго он мешал, потому что культ Наполеона, от которого он так и не избавился, дико раздражал Толстого, поэтому Толстой так полемически заострил антинаполеоновские темы в «Войне и мире». Что касается романтических героев Гюго, то как раз его романтические герои мне нравятся меньше. Мне больше нравится, если на то пошло, такие герои, как епископ Мириэль или Гуимплен. А Жан Вальжан тоже не очень романтический герой. Давайте называть вещи…

Далеко не всегда писатель кого-то морально осуждает или оправдывает. Смешно искать в текстах художника всегда расстановку моральных прежде всего акцентов, тем более что мораль, вообще-то, люди придумали именно для самообуздания. А вот думать о смысле жизни и как-то это совмещать с моралью — это довольно трудно.

Это рассказ… Вот это важно, что вы об этом спросили, потому что этот рассказ вызывает примерно такое же количество вопросов и разнообразных толкований, как «Хорошего человека найти нелегко» Фланнери О'Коннор. Этот рассказ очень похож. Это рассказ об, условно говоря, хорошем человеке, столкнувшемся с абсолютным злом. И вот очень многие задают себе вопрос. Вот бабушка в…

Во-первых, это продюсерский проект (проект, насколько я помню, Дино Де Лаурентиса), и он был Бондарчуку предложен. Другое дело, что для Бондарчука, как и во всех его работах, здесь была, так сказать, актуальна личная тема. Личная тема у Бондарчука — она бывает разная, и она по-разному решается. Скажем, Бондарчук довольно сильно эволюционировал. Мне кажется, что поздний Бондарчук — времен, скажем, «Красных колоколов» — он вообще ещё не понят. А между тем, «Красные колокола» — довольно концептуальное высказывание.

Для меня «Ватерлоо», во всяком случае с тем Наполеоном, которого сыграл Род Стайгер,— это вообще великий непонятый проект. Эта картина, как вы знаете, провалилась в прокате,…

Нет, никоим образом. Потому что в «Соборе Парижской Богоматери» Эсмеральда не является никакой Гретхен. И она гибнет не потому, что ее освободили, и не потому, что ее вывели на свободу.

Вообще мне кажется, «Собор Парижской Богоматери» — это никак не фаустианская история. Его надо вдумчиво перечитать. Может быть, увидеть другие корни. Но мне этот роман всегда казался в каком-то смысле наивным, неинтересно написанным. Там есть совершенно гениальные куски, но безумное многословие портит всё дело.

Вообще Гюго, надо отдать ему должное, очень многому выучился. Понимаете, тот Гюго, которая писал «Отверженных» — роман уже во многих отношениях трикстерский, невзирая на свое дикое…

Видите, ваша проблема — это общая проблема современного гуманитарного знания, прежде всего — в России. Потому что социологическая схема, марксистская схема на 90 процентов исчезла, скомпрометирована, а другая не предложена. И все попытки заменить марксизм структурализмом, по большому счету, ни к чему не привели. Я думаю, что программу следовало бы расширить и перекроить определенным образом, включить туда таких авторов, как, скажем, Успенских оба, и Глеб, и Николай. Гораздо шире представить Щедрина. Гораздо скупее представить, например, Толстого, потому что Толстой не понятен ещё, как мне кажется. И «Война и мир» не понятна, слишком масштабное высказывание для 10-го класса. А вот…