В общем, долго это переводить и объяснять, но суть сводится к тому, что после общения с некоторыми россиянами автор письма несколько пересмотрел свою концепцию народа. 

Вот тут что важно? Я могу сказать, как примерно я понимаю, о чем написан «Белый пудель», помимо авантюрного сюжета с похищением собаки у бродячих гимнастов и возвращением ее, там есть много забавных сцен и забавных монологов. Трилли, который в истерике катается по полу, а ему говорят: «Микстурка очень слабенькая, один сироп-с». Сами эти дети подземелья, с этим колоритом мрачноватым. Это, мне кажется, у Короленко, у Куприна, у всей сентиментальной детской прозы начала века один посыл. Что у «Белого пуделя»,…

Не нравятся. И не нравятся потому, что «Динка» — идеологическое произведение. И Динка — такая девочка, понимаете, она решительная, как Саша Яновская, но она совершенно лишена её душевной тонкости. Динка — такая смуглая, упрямая, чернобровая, такая страшная девочка, решительная. Она — такой Васёк Трубачёв в юбке. Нет, мне осеевская проза никогда не нравилась. Понимаете, как? «Динку» я читал с удовольствием, и продолжение «Динка прощается с детством» — с большинством удовольствием, но если это сравнивать с Бруштейн, то, господи, насколько же у Бруштейн меньше идеологии, насколько больше живости, иронии, какие характеры богатые. Хотя тема, казалось бы, та же: девочка, революционеры так…

Да переведено всё тысячу раз, Господи. Ну конечно, «Дорога уходит вдаль», особенно 3-й том «Весна». И конечно, «Вверх по лестнице, ведущей вниз» Бел Кауфман — изумительная книга. И конечно, «Повелитель мух». Ну, всю классику ХХ века на эту тему.

Наверное, о подростковой любви лучшее, что написано в России — «Дикая собака динго». Это удивительно тонкая и точная книга. Поразительно, как она вообще была написана в это время. Кассиль, что-то из «Великого противостояния». Хотя это конечно, не того класса, что «Над пропастью во ржи». Георгиевская, «Лгунья», конечно.

Понимаете, драма взросления — по Толстому, пустыня отрочества — это настолько трагическая вещь. Вот у Толстого она не…

Я очень ценю Кассиля, но больше всего ценю «Великое противостояние», конечно, обе части. У него много довольно слабых произведений, в частности «Улица младшего сына». Ну, там не столько он, сколько Поляновский. И «Вратарь республики» или «Ход белой королевы», спортивные его вещи. Ну, мне очень нравилась «Дорогие мои мальчишки», очень нравилась «Будьте готовы, Ваше высочество!». «Кондуит и Швамбрания», само собой, тоже, но в меньшей степени, потому что я на том же материале прочел «Дорога уходит в даль…», и «Дорога уходит в даль…» была сделана лучше. Что касается «Маяковский — сам», то там лучшая глава «На капитанском мостике», а в целом книжка довольно тривиальная. Правильно Кассиль был…

У меня была большая лекция, где я сопоставляю книги о гимназическом детстве: «Кондуит и Швамбрания» Кассиля, «Серебряный герб» Чуковского и «Дорога уходит в даль» Бруштейн. При этом я считаю Бруштейн явным фаворитом; я считаю, что эта книга сформировала поколение не в меньшей степени, чем Ильф и Петров или Стругацкие. Я помню, как мы с Боженой Рынской час напролет цитировали на память любимые словечки из этой трилогии. Но «Кондуит и Швамбрания» — замечательное произведение, Кассиль — автор тоже с великими потенциями, правда, они не сложились по разным причинам. Я, правда, больше люблю «Великое противостояние», мне оно кажется очень значимой книгой до 30-х годов. Потом уже, все, что он написал в…

Это не трудно. Нетрудно понять, как это делается. Нетрудно дать совет, трудно ему следовать. Теоретически все понятно. Надо просто говорить с ребенком, как с более взрослым, чем вы сами. Потому что вызовы, с которыми сталкивается ребенок, более серьезные. Первое предательство, первая любовь, физиологический рост очень быстрый, новые возможности каждый день. Вызовы, с которыми сталкивается ребенок, более серьезные, чем все, с чем сталкиваетесь вы. Поэтому надо уважать все, с чем он сталкивается и говорить с ним максималистски. Хорошая детская литература всегда максималистична. 

Например, трилогия Бруштейна «Дорога уходит в даль…», «В рассветный час» и «Весна», невзирая на…

Видите, литература не может облегчить такую боль. Единственное, что она может — обеспечить какое-то сопереживание, какие-то сходные вещи. Веры Инбер «О моем отце», там, где «Мой отец приехал в Москву умирать» — первая фраза этого рассказа. По-моему, вот это. У нее два рассказа — рассказ «О моей дочери» и рассказ «О моем отце». Может быть, это.

Понимаете, утрата отцов — это вообще очень сложная тема. Это всегда немного проекция собственной смерти, поэтому трудно вот так сказать… Наверное, у Бруштейн можно прочесть «Дорога уходит вдаль». То, что там она вспоминает об отце — это сильнейшие страницы. Отец её был расстрелян 80-летним стариком в оккупации. Вот такие вещи. А так трудно…