Нет, это трагедия автора, это что-то вроде самоубийства. Можно, конечно, всегда сказать, что и самоубийство Маяковского — это его главный художественный текст, к которому он шел 37 лет. Можно так сказать, хотя это немножко кощунственно звучит. Но если рассматривать мир как текст, жизнь как текст, это справедливо. Просто у меня есть такое ощущение, что самоубийство авторское Гоголя, уничтожение «Мертвых душ» — это следствие онтологического ужаса, такого страшного прозрения.
Ведь что было со вторым томом? Гоголь умудрился прозреть, провидеть практически всю литературу девятнадцатого столетия, до которой он не дожил. Тентентиков — это Обломов, Костанжогло (он же Бостанжогло) — это Левин, Улинька — тургеневская девушка, да и генерал Бетрищев — тургеневский старик, ретроград. Хлобуев — это Стива Облонский. Он все главные типажи угадал, и ужас ведь в том, что он не дожил до художественного их воплощения. Он задохнулся, как рыба на песке. Реальность, про которую он говорил, наступила три года спустя. Он просто не дожил, задохнулся. Но самое страшное его открытие — это Муразов.
Я, кстати, думаю, что предполагавшаяся в третьем томе — со слов Аксакова, кажется — встреча Чичикова с Плюшкиным, который роздал имущество и пошел по Руси,— ведь это отец Сергий, понимаете? Там должен был появиться Плюшкин, который живет на заимке у богатого мужика, учит детей и ухаживает за больными. Вот это было бы замечательно. Но дело в том, что провидение Гоголя было для него довольно трагичным, потому что увидев Муразова, дав ей эту страшную фамилию, в которой слышится мурза, мура, мразь, мороз, он думал сделать из него не просто положительного героя, а такого разрешителя всех проблем, отца-учителя, который лучше всех героев знает, что им делать. Но при столкновении Муразова с Чичиковым оказалось, что Чичиков более человечен, более притягателен, и мы от всей души хотим, чтобы Муразов выпустил его из узилища, куда он его вверг. Понимаете, Чичиков второго тома мундире пламени с дымом, более добр, более симпатичен, чем этот страшный миллионер, держащий в кулаке всю губернию. Ведь это персонаж, который нам сегодня является. Это идеолог, такой христианин-милитарист, адепт этой новой религии государственной, абсолютно антихристовой, конечно. И Муразов получился страшно отталкивающим. Гоголь испугался того, что у него получилось. Монологи Муразова, его фальшивые сетования («Да, я должен вас наказать, я первый плачу о вашей душе, но я должен, это тяжкий долг христианина!») — это же Иудушка Головлев.
Понимаете, то, что Гоголь угадал Иудушку Головлева — это самое страшное, ведь тут в чем, собственно, в чем причина такой прозорливости? Не только в том, что Гоголь — гениальный создатель топосов, создавший Украину, придумавший, внедривший немецкие романтические сюжеты, гофмановский, в малороссийский пейзаж и создавший все ключевые архетипы… Не просто потому, что он создал Петербург; не только потому, что уездный, губернский город до сих пор существует по его лекалам,— нет. Он угадал, потому что количество русских типажей довольно ограничено. Собственно, поэтому большинство русских романов девятнадцатого столетия начинаются на рауте, в салоне, и кончаются на каторге или на войне. Мало локаций. И поэтому же, собственно, такие типажи странствуют из книги в книгу. Более или менее все русские типажи — чиновник, маленький человек, сверхчеловек, лишний человек, их дуэли,— все они довольно живучи, и они пересекаются не потому, что у писателей скудно воображение, но потому что у писателей скудна реальность. Но при этом, конечно, прозорливость Гоголя феноменальна. «Мертвые души» завернули не туда. Возможно, он бы справился с этим, возможно, он оценил бы, к какому страшному тупику приведет Россию муразовщина. Как и Достоевский, тоже, кстати, не написавший второго тома, все понял про государство-церковь и создал Великого инквизитора.
