Почему вы не любите Максимилиана Волошина?

Я бывал в Киммерии, для меня Коктебель — очень важное место. Я никогда там не жил, всегда туда приезжал. Макс Волошин для меня — один из самых дорогих поэтов. Я считаю его поэтом большим, не разделяя этого мнения, что Макс якобы риторичен, многословен; на мой взгляд, у него были гениальные стихи. И уж во всяком случае, не Бунину упрекать его в риторичности.

Что касается отношения к Крыму? Это не нежелание. Понимаете, это вопрос ответственности. Это своего рода епитимья, которую я на себя наложил. «Для настроения, для вдохновения нужно место, куда нам нельзя вернуться,— писал аз грешный в одном из стихотворений в «Бремени черных», оно называется «Exported». Видите, я действительно,…

Ну объяснить это мнение тем, что пастернаковская прозаическая манера, как и прустовская в свое время («Детство Люверс», конечно, не без прустовского влияния написано), конечно, это иногда раздражает. Ну, честно говоря, и меня в пастернаковской прозе (например, в «Аппелесовой черте») смущает такой стилистической избыточностью. Волошин же, во всяком случае судя по его дневникам и по его критической прозе, он гораздо публицистичнее, скупее, суше. Мы не знаем его прозы художественной, но, во всяком случае, эпические его поэмы, переделки житий, в частности, жития Аввакума, они обличают в нем достаточно сухого и лаконичного бытописателя. Не зря он учился этому у русских географических…

Это довольно понятно. Их тяга к магическому реализму связана с тем, что средствами традиционного реализма российскую реальность как сейчас она есть, осветить невозможно. Прежде всего связано это с тем, что традиционные реалистические объяснения (материальные, просвещенческие) перестали работать. Как правильно пишет Веллер, человека ведет тяга к максимальному эмоциональному диапазону, а не к добру или злу. Иногда ко злу. К добру она реже, потому что добро считается дурным вкусом, дурным тоном.

Мне кажется, что магический реализм – это такой посильный ответ на кошмары ХХ века и на иррациональную глупость века ХХI. Тут интересная мысль: да, ХХ век был кошмарен. И эти кошмары были…

Как был Лосев, так и остался. Самый любимый – все равно Слепакова. Я перечитываю сейчас ее новыми глазами и вижу, что она с поразительной точностью обо всем предупреждала. Но близкий все равно Лосев. Мне Наталья Шарымова сообщила, что умерла Нина Лосева, вдова Льва Владимировича. Это последняя нитка, которая нас с ним связывала. Можно было еще прийти к ней в Нью-Йорке, с ней поговорить. Не скажу «поболтать» – это всегда был трудный разговор. Но она была человеком великолепного ума, проницательности, очень тонкого понимания людей. С ней всегда было колоссально интересно. В ней был лосевская деликатность и лосевская жесткость, в таком вот удивительном сочетании. Лев Владимирович  –…

Да  нет, там все проще все-таки. У Катерли, в ее сложных и не всегда понятных фантасмагориях довольно простой, на самом деле, смысл. Я, кстати, совершенно не понимаю «Зелье», и эта загадка продолжает меня манить. Я не готов примириться с тем, что в такой сложной истории («Зелье» – это такая повесть) такая лобовая мораль: правды нет, любая попытка монополии на нее приводит к нас насилию.

Я понимаю «Коллекцию доктора Эмиля» (во всяком случае, главную ее мысль) довольно однозначно: залогом прекращения удачи является ее неблагодарность. Надо уметь относиться к чуду благодарно и почтительно, и тогда все будет хорошо. Но такая простая мысль не может лежать в основе такой сложной, богатой и…

Ну конечно! И довольно много плюсов. Честертон говорил: «Чем выше уровень существа, тем дольше длится его детство». В самом деле: чем ребенок сложнее, богаче психологически, тем медленнее, тем напряженнее он взрослеет. Вообще, я не люблю, когда ругают инфантилов. Я не думаю, что во взрослении есть что-то хорошее. Это, знаете, как заветренная колбаса. Человек огрубел, исчезли какие-то его черты:

Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда.

Действительно, человек от взросления ничего не выгадывает. Точно так же, когда ругают человека за то, что тот не идет в ногу со временем. Новелла Матвеева…

Ну, дети — мои, чужие. Вот сейчас я выступал перед финалистами конкурса «Класс», и меня поразили таланты этих детей. В прошлый раз я там заприметил Андрюшу Никанорова, а в этот раз он уже пишет роман. Мы сейчас выпускаем в Днепре книжку 17-летнего мальчика, страшно одаренного, хотя и сильно пропастерначенного. Ну и вообще как-то количество интеллектуалов вокруг меня очень бодрит.

Меня настораживает другое. Я думал раньше, что Россия ниже какой-то планки опуститься не может. Это был мой оптимизм. Теперь я вижу, что может, но это тоже, как ни странно, внушает мне определенный оптимизм. Может быть, она потому и хочет опуститься ниже этой планки (вот здесь внимание), что бессознательно…

Я ее мог разве что в 7-летнем возрасте. Она умерла в 1975 году, царство ей небесное. Хотя видеть ее я мог, потому что мы каждое лето ездили в Тарусу. У нас Чепелево недалеко, и мы заезжали туда. Паромную переправу я еще помню. Я мог, в принципе, наверное, ее видеть в одном из дачных садов. Она там жила с Алей Шкондиной всё последнее время. Но я никогда с ней не говорил.

И потом, мне было 7 лет. Знаете, как Слепакова, когда я ее спрашивал, знала ли она того-то и того-то — людей, которые в ее молодости были уже глубокими стариками или, скажем, абсолютно неприкасаемыми кумирами (из них Альтмана, например, она знала, а других в массе своей она хорошо если видела иногда на дачных дорожках в Комарове), она всегда…