Ну объяснить это мнение тем, что пастернаковская прозаическая манера, как и прустовская в свое время («Детство Люверс», конечно, не без прустовского влияния написано), конечно, это иногда раздражает. Ну, честно говоря, и меня в пастернаковской прозе (например, в «Аппелесовой черте») смущает такой стилистической избыточностью. Волошин же, во всяком случае судя по его дневникам и по его критической прозе, он гораздо публицистичнее, скупее, суше. Мы не знаем его прозы художественной, но, во всяком случае, эпические его поэмы, переделки житий, в частности, жития Аввакума, они обличают в нем достаточно сухого и лаконичного бытописателя. Не зря он учился этому у русских географических источников. Так что, по моим ощущениям, это взаимное непонимание, которое, скорее, полезно и интересно.
Волошин вообще к Пастернаку испытывал какие-то странные чувства, чуть ли не ревность. Потом что, мне кажется, ранняя слава Пастернака в начале 1920-х, она многих настроила против него. Когда «Сестра», хотя и с пятилетним опозданием (написана-то она в 1917-м) в 1922-м стала книгой, и после гржебинского издания превратилась в абсолютный такой чемпион переписывания от руки. Все подростки бредили этим и естественно, что многие коллеги ревновали. Волошин достаточно резко высказывался о пастернаковской формуле, где там он во вступлении к одной из частей, значит, 1905-го года сравнивает море и пиво. И, значит… «Ты в гостях у детей. Но какою неслыханной бурей…» — помните эту часть. И там же, значит, Волошин говорил: «А это пиво похоже на море, а не море на пиво», и страшно негодовал по этому поводу. Волошин вообще к Пастернаку относился с известным скепсисом как к младшему, ну и, кроме того, как к человеку, который никогда не был в Коктебеле и не стремился туда. У Пастернака Парнас был в другом месте расположен, его Грузия больше влекла. Поэтому в данном случае — ну что поделать? Я вообще очень люблю Макса и все, что с ним связано, но, разумеется, это не делает его безоговорочно правым во всем.