Можно ли сказать, что «Три билборда на границе Эббинга, Миссури» Мартина Макдонаха — вариация на тему южной готики?

Вот здесь довольно сложная проблема. Дело в том, что не только «Дикие пальмы», которые Фолкнер задумывал именно как кинороман, но и, скажем, «Шум и ярость», экранизированная дважды — это вещи вполне экранизируемые. Но при экранизации теряется фолкнеровский нарратив, фолкнеровская композиция — довольно причудливая, фолкнеровское нелинейное повествование, постепенное раскрытие героев.

Потому что в кино вы не можете постепенно раскрыть героя, если только не прибегая к каким-то специальным приемам типа флешбеков. В кино герой сразу явлен — вот, вы его увидели и дальше можете гадать о его внешности, о его биографии. Но он явлен, что называется. Писатель, когда описывает персонажа,…

Блестящая картина. Вот здесь я с Каннским жюри абсолютно солидарен. Гениальный фильм, смешной, точный, проблему затрагивает важную. И там действительно ошеломляющий финал, не то что у Тарантино. Хотя Тарантино, конечно, замечательный профессионал, но «Паразиты» гораздо более профессиональная картина, простите меня. Ведь в понятие профессионализма входит не только филигранность формы, но и еще, простите, точная привязка к современности, точное реагирование на ее вызовы. «Паразиты» — замечательная картина, которая получила свою веточку абсолютно заслуженно.

У Фолкнера вообще очень много невнятицы в романах. Для того чтобы фолкнеровский роман понять, надо мысленно выстроить события в хронологической последовательности. Тогда кое-что становится понятным.

Ключ к манере Фолкнера в его картинках, он же был карикатурист. Я помню, как Светлана Леонидовна Юрченко, которая нам преподавала английский на журфаке, как раз говорила о том, что пока вы не увидите картинок Фолкнера с их дикой многослойностью действия, с продуманностью каждого штриха, вы не поймете структуру его романов. Посмотрите карикатуры Фолкнера, там многое понятно.

Я с Долиным редко бываю согласен в оценке фильмов, он слишком профи. Скажем, в оценке последней работы Триера мы расходимся просто диаметрально. А вот в оценке Тарантино — да, мне кажется, что он добрый, сентиментальный, трогательный, мистичный, поэтичный. И что главная мораль, главный пафос его фильмов — это торжество примитивного добра над сложным и хитрым злом. И этот же пафос я вижу в «Криминальном чтиве», которое совершенно не кажется мне шедевром и прорывом, и в «Джанго освобожденном», который мне очень нравится, и в «Бесславных ублюдках», который мне очень нравится, и в «Восьмерке», которая вполне себе милая вещь. Вообще Тарантино милый. Поэтому он так любит Пастернака, и школьники России…

Книгу «Шум и ярость», я читал и перечитывал её бесконечное число раз, в том числе и в оригинале. И не потому, что они мне непонятны как-то, вот эти четыре части. Как Фолкнер говорил: «Не поняли четыре раза, прочитайте четвертый». А потому, что я испытываю настоящее наслаждение от этой книги, и она для меня — один из самых ярких памятников модернистской прозы, великой прозы, и, конечно, мое миропонимание, мировоззрение… Вот страшно признаться, я вдруг сейчас впервые об этом задумался… Оно вполне себе совпадает с фолкнеровским. Для меня такая же постоянная трагедия, и причем такая хроника выражения. Для меня вообще всегда хроника любой семьи — это всегда трагедия.

Необязательно,…

Обычно рекомендуют «Золотую розу» Паустовского как самое легкое чтение, но я бы так не сказал все-таки. Хотя это убедительно и довольно полезно. Все-таки Паустовский был честный писатель, и он увлекательно рассказывал о процессе рождения замысла. Мне кажется, что и Солженицына интересно почитать, «Бодался теленок с дубом» — как формируется мировоззрение, и вот эти «ловимые» дни, когда приходят мысли, образы. И «Литературная коллекция» его. Он довольно подробно пишет о психологии творчества, о творческом процессе,— и это, может быть, самое увлекательное, что у него есть. Ну и очень полезно почитать переписку крупных авторов. Для меня дневники Чивера были в своем время совершенно настольным…

Новодворская считала его лучшим романом Хемингуэя. Я не считаю лучшим, но там есть, в третьей части особенно, замечательные куски. В общем, в основном вы правы, конечно, самоповторная вещь. Хэм… Понимаете, что с ним происходило? Вот Фолкнер, с которым они друг друга недолюбливали, хотя шли ноздря в ноздрю и «Нобеля» своего получили почти одновременно (Фолкнер, кстати, раньше, по-моему), вот для Фолкнера весь его творческий путь — это преодоление новых и новых препон. Он уперся в стенку — пошел дальше, пробил ее. Уперся — пробил дальше. Он меняется же очень сильно. Фолкнер «Притчи», Фолкнер «Особняка» и Фолкнер «Света в августе» — это три разных писателя. А Хэм более или менее все-таки…

Смотрите, какая история происходит в американской прозе в начале 60-х годов. После смерти Фолкнера, самоубийства Хемингуэя, ухода Сэлинджера в творческое молчание, кризис большой литературы становится очевиден. Она явственно раздваивается. Она разделяется на успешную, хорошую, качественную, но коммерческую беллетристику и на «новый журнализм», на документальные расследования, потому что писать серьезную прозу становится невозможно. Расслоение затрагивает всех. Да, и как отдельный раздел — фантастика, которая тоже, в свою очередь, делится на интеллектуальную, как у Ле Гуин, и на развлекательную, как много у кого. Хотя опять же, качественный мейнстрим все-таки наличествует. Но…