Разумеется, Белла Ахмадулина. Она, прикасаясь к творчеству Галактиона, сама вырастала на несколько голов.
Дело в том, что, скажем, лучший перевод «Персикового дерева» (стихотворения довольно ясного, но при этом тонкого и очень сложного по мысли) – это, конечно, ахмадулинский. Вообще, прикасаясь к лирике Галактиона, она становится сама глубже и содержательнее. Ее манера, ее пленительная, разомкнутая, необязательная рифма, иногда фальшивая и наигранная, но в целом очень органичная интонация доброжелательности и подчеркнутой беспомощности, хотя она была довольно практична и расчетлива. Но когда она поэт, она не расчетлива. Когда она поэт, она интуитивна, суггестивна. Это все ее сближало.
Ну и еще их сближало то, что Ахмадулина, как и Галактион, любила выпить. Но пила она не ради опьянения и не ради похмелья. А пила она ради очень короткого, но все-таки часто случающегося в опьянении короткого периода (может быть, час-полтора) творческой свободы, такого ассоциативного полета. Ведь действительно, многое у Галактиона написано в состоянии делирия, под некоторыми стихами даже стоит надпись: «Кафе такое-то». Это такая особая грузинская субкультура. Чувствуется очень.
Помните, как Хемингуэй говорил: «По ритму прозы Фолкнера я всегда чувствую, что вот здесь он откупорил бутылку, здесь сделал глоток, здесь сделал второй глоток». Так и по ритму поэзии Галактиона сразу видно, в какой момент он оторвался от земли и полетел. У него первые две-три строфы – это разбег, а дальше начинается вольный и ассоциативный полет. Я думаю, что переводы Беллы Ахатовны в этом смысле не имеют в себе равных.
