«Расстрелянное Возрождение» – это огромная тема. Понятно, что «расстрелянное Возрождение» было попыткой украинской литературы не просто не отставать, а возглавить европейские тренды, создать такой авангард в условиях Советского Союза. Понимаете, Советский Союз был задуман как авангардистский проект. Консервативным он стал в 30-е годы. А они все были людьми 20-х годов, они мечтали о торжестве коммунизма, они считали себя коммунистами. Никакими националистами они не были, наоборот, они верили в интернациональный космополитический мир, и все «расстрелянное Возрождение» было тоской по Европе, тоской по мировой культуре.

Разумеется, изначально Советский Союз и должен был…

Разумеется, Белла Ахмадулина. Она, прикасаясь к творчеству Галактиона, сама вырастала на несколько голов.

Дело в том, что, скажем, лучший перевод «Персикового дерева» (стихотворения довольно ясного, но при этом тонкого и очень сложного по мысли) – это, конечно, ахмадулинский. Вообще, прикасаясь к лирике Галактиона, она становится сама глубже и содержательнее. Ее манера, ее пленительная, разомкнутая, необязательная рифма, иногда фальшивая и наигранная, но в целом очень органичная интонация доброжелательности и подчеркнутой беспомощности, хотя она была довольно практична и расчетлива. Но когда она поэт, она не расчетлива. Когда она поэт, она интуитивна, суггестивна. Это все…

Знаете, великие лирики, как, например, Галактион Табидзе, они в принципе непереводимы. И я не очень знаю, кто переводим, потому что такие блистательные поэты, как Леонидзе, как Гаприндашвили. Ну, вот пытался Пастернак очень многих из них переводить. Видите, к сожалению, даже у Пастернака это перевод всё-таки пересказ сюжета. При том, что у него есть перевод изумительный из Валериана Гаприндашвили: «Море мечтает о чем-нибудь махоньком, // Вроде как сделаться птичкой колибри»,— если я не путаю. Это пленительная вещь совершенно! Но всё равно Пастернак пересказывает. А как можно Галактиона переводить, я вообще не понимаю.

Мне кажется, единственный более или менее…