«Расстрелянное Возрождение» – это огромная тема. Понятно, что «расстрелянное Возрождение» было попыткой украинской литературы не просто не отставать, а возглавить европейские тренды, создать такой авангард в условиях Советского Союза. Понимаете, Советский Союз был задуман как авангардистский проект. Консервативным он стал в 30-е годы. А они все были людьми 20-х годов, они мечтали о торжестве коммунизма, они считали себя коммунистами. Никакими националистами они не были, наоборот, они верили в интернациональный космополитический мир, и все «расстрелянное Возрождение» было тоской по Европе, тоской по мировой культуре.
Разумеется, изначально Советский Союз и должен был оставаться страной-подростком. Но так получилось, что Советский Союз превратился в страну-старика уже в сталинские 39-40-й годы. Это была страна, уже враждебная всякому авангарду, законсервировавшая и закосневшая. Поэтому естественно, что никаких шансов у любого авангардного проекта – русского, украинского или грузинского – не было. Собственно, «расстрелянный Ренессанс» был не только в Украине. Посмотрите, какое гигантское культурное возрождение, какие удивительные семимильные шаги были у грузинской литературы в это время! Возьмем Гаприндашвили, который застрелился; Яшвили, который застрелился; одного Табидзе, которого репрессировали, и второго, который покончил с собой. Галактион Табидзе – поэт, который ничуть не уступал украинскому авангарду, а может быть, и превосходил вообще все, что делалось в это время в советской литературе. Галактион – это действительно гениальный поэт. Ему не дали осуществиться, по большому счету, просто разбили его жизнь, уничтожив Ольгу Окуджаву, его жену.
Я думаю, что Галактион – самое масштабное явление, которое было в поэзии на всем советском пространстве, кроме, может быть, Пастернака и Цветаевой. Ну и Ахматова, и Мандельштам, естественно. Я думаю, что переводы Галактиона более-менее удавались Ахмадулиной. Потому что она была человеком, мыслящим в том же темпе и в том же модусе. Такая же жертвенная, бурная, трагическая и праздничная обреченность:
все плакал я, как старый Лир,
как бедный Лир, как Лир прекрасный.
Вот я думаю, что Ахмадулина имела какие-то галактионовские черты в своем облике – такую же обреченность, героическую пассивность в сочетании с жертвенностью страстной. Я, кстати говоря, пытался переводить Галактиона, мне грузинские друзья честно делали подстрочник. Не могу: надо быть гением, чтобы переводить. И безумцем. Надо, понимаете, чувствовать этот поток слез, который несется, смывая все на своем пути. «Река, распухшая от слез соленых», как у Мандельшама в его переводе из Петрарки.
