Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Какие книги входят в ваш топ-5? Включили бы вы в этот список поэму «Москва - Петушки» Венедикта Ерофеева?

Дмитрий Быков
>100

Мой топ это «Потерянный дом» Житинского, «Уленшпигель» де Костера, на могиле которого я побывал, спасибо, в Брюсселе, «Человек, который был четвергом» Честертона или, как вариант, любой из романов Мережковского, «Анна Каренина» и «Повесть о Сонечке». Не могу сказать, что это мои любимые книги, но это книги, которые вводят меня в наиболее приятное и наиболее человеческое, наиболее при этом творческое состояние – так бы я сказал. Иногда я подумываю, не включить ли туда «Четвёртую прозу», потому что это лучшая проза 20 века. Самая интересная, Ахматова, кстати, тоже так считала. «Москва-Петушки» в этот топ-5 не входят, но в топ-5 русских книг семидесятого года безусловно входят. Думаю, что в топ-20 точно вошла бы какая-то из вещей Попова. Я не думаю, что «Плясать до смерти», она была в своё время таким ожогом. Я даже не нашёл в себе сил, что обычно я делаю после его удачи, и сказать: «Олег Георгиевич, это великая проза». Проза на такую тему, о такой травме, таком шоке, что её хвалить стыдно – то же самое, как хвалить человека за то, что он хорошо умирает. Я думаю, что Попову это многих лет жизни стоило. «Один день Ивана Денисовича» я бы тоже не включил, я включил бы, наверное, «Раковый корпус». Я прочёл, кстати, с «Раковым корпусом» потрясающую историю. Есть такой очень такой хороший греческий писатель, Аристотель, сокращённо Арис Александроу, мне в своё время замечательная такая наша преподавательница посоветовала его роман «Коробка», авангардный со знаменитой последней фразой на 45 страниц. Но славен был Аристотель  не этим. Он был полурусский, родился в Ленинграде в 25, что ли, году, его семья довольно быстро уехала, что, впрочем, не спасло его от многочисленных арестов в Греции, где он был тоже диссидент, потом эмигрировал, и во Франции он подрабатывал внутренним рецензентом у Альбан Мишель. И неожиданно в 65 году туда пришла самиздатская на бледном каком-то пятая копия «Ракового корпуса» без имени автора. Он прочёл и сказал: «Печатайте немедленно, я уверен на 90%, что это проза Солженицына. Я узнаю по языку (при этом он не знал его биографии). Это Солженицын, это надо печатать сейчас же, вы будете миллионерами. – Да ну, такая тема, кто сейчас будет печатать этот «Раковый корпус», если бы это был Солженицын, все бы эту вещь знали». А Солженицын эту вещь придерживал, она лежала в «Новом мире» и вот оттуда ускользнула. А через год эту вещь напечатали уже другие издатели, и в результате Альбан Мишель оказался не у дел. Единственным положительным итогом этого было то, что Ариста Александроу взяли на работу постоянную. Он доказал свою квалификацию. Это я к тому, что настоящий писатель, по всей вероятности, — это явление, опознаваемое с одной строки. Если этого явления не происходит, по крайней мере, если его не признаёт продвинутый умный читатель с хорошо настроенным слухом – значит, чуда нет. Как говорил Житинский, писатель – явление языковое. Причём это не искусственно. В ранней прозе у него это очень органично без всякого языкового расширения. И Валерий Георгиевич Попов, при всей несопоставимости этих фигур – тоже явление. Они очень разные, но это тоже писатель с голосом. Попова можно по одной странице опознать, неважно, написана она в 60е или 70е. Ну как и с Битовым, кстати говоря.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Почему в последнее многие негативно отзываются об Александре Солженицыне?

Это очень естественно, что вы слышите этого негатив. Солженицын, независимо от его последующей эволюции, внес довольно большой вклад в уничтожение советского тоталитаризма. Другое дело, что он вопреки собственной пословице «волка на собаку в помощь не зови» в конце концов альтернативой Ленину признал Столыпина, который, по-моему, тоже достаточно убедительной альтернативной не является. И более того, Солженицын в последние годы делал весьма путаные и противоречивые заявления.

Хотя продолжал настаивать, в частности, в интервью своих, на том, что России необходимо местное самоуправление как единственный способ покончить с вертикалью, с тоталитарной властью. То есть…

Почему Евгений Гришковец сказал, что читать Александра Солженицына невозможно?

Ну Гришковцу невозможно, господи помилуй! А кому-то невозможно читать Гришковца, как мне, например, хотя есть у него замечательные пьесы. Кому какая разница, кто что сказал. Это опять «в интернете кто-то неправ». То, что сказал один писатель о другом, это может быть мнением данного писателя, это может быть расширением границ общественной дискуссии, но это не руководство ни к действию, ни к запрещению. А то некоторые уже почитают себя лично оскорбленными.

Я понимаю, что я в этом качестве кого-то раздражаю. Как можно кого-то не раздражать? Как может хоть одно, сколько-нибудь заметное явление не раздражать на порядок больше людей? Как один человек заражает коронавирусом пять других, так и…

Почему тоталитарные режимы не полностью порывают с мировой культурой?

С удовольствием объясню, это неприятная мысль, но кто-то должен об этом говорить. Дело в том, что литература и власть (и вообще, культура и власть) имеют сходные корни. И космическое одиночество Сталина, о котором говорил Юрский, его играя, связано с тем, что тиран – заложник вечности, заложник ситуации. Толпа одинаково враждебна и художнику, и тирану. На этой почве иногда тиран и художник сходятся. И у культуры, и у власти в основе лежит иерархия. Просто, как правильно говорил Лев Мочалов, иерархия культуры ненасильственна. В культуре есть иерархия ценностей.

Толпа одинаково враждебна художнику, в чью мастерскую она не должна врываться и чьи творения она не должна профанно оценивать, и…

Почему тексты Наума Нима сохраняются в памяти надолго, а вспомнить лагерную прозу Губермана или Солженицына не получается, хотя по силе текста они не слабее?

Шаламов запоминается больше в силу своей концепции, подозрительной к человеку в целом. Все мрачное запоминается лучше, это такая готика, хотя Шаламов страшнее всякой готики. Что касается Наума Нима, то я не стал бы прозу Губермана с ним сравнивать, потому что Губерман — прекрасный иронический поэт. Он не прозаик по преимуществу, проза для него — это хобби. Она очень хорошая, очень талантливая, но это не его конек. Хотя я «Прогулки вокруг барака» помню во многих деталях, они написаны замечательно, но они написаны более светло, что ли. Ним — это один из главных современных писателей, для меня — один из любимых прозаиков сейчас. Я не беру в расчет, что он мой друг.

Я когда пришел к нему брать первое…

Какие философы вам интересны?

Мне всегда был интересен Витгенштейн, потому что он всегда ставит вопрос: прежде чем решать, что мы думаем, давайте решим, о чем мы думаем. Он автор многих формул, которые стали для меня путеводными. Например: «Значение слова есть его употребление в языке». Очень многие слова действительно «до важного самого в привычку уходят, ветшают, как платья». Очень многие слова утратили смысл. Витгенштейн их пытается отмыть, по-самойловски: «Их протирают, как стекло, и в этом наше ремесло».

Мне из философов ХХ столетия был интересен Кожев (он же Кожевников). Интересен главным образом потому, что он первым поставил вопрос, а не была ли вся репрессивная система…

Почему Солженицын как художник увлечён образом Николая II в романе «Красное колесо»? Возможно ли, что автор жалеет императора, но относится неприязненно из-за слабости?

Тут надо разграничить… Это довольно любопытный психологический и литературный феномен: разграничить отношение к персонажу и к человеку, потому что автор вообще любит персонажа всегда, именно постольку, поскольку персонаж даёт ему развернуться. Есть глубокое замечание Булгакова: «Любите персонажей, иначе вы наживёте крупные неприятности». Это не значит, что его надо любить как человека и одобрять.

Солженицын любит Николая, потому что Николай иллюстрирует его любимую мысль. Любимая мысль Солженицына очень проста. И вообще не нужно Солженицына расценивать, оценивать только по его поздней публицистике. Он довольно много наговорил. Как всякий крупный писатель,…

Какое у вас отношение к «грязному реализму» Чарльза Буковски?

Понимаете, я понимаю, что Буковски – трогательный автор. И фраза «dirty old man love too» – это фраза, под которой любой подпишется после 30 лет. Но я никогда Буковски не любил. Он мне симпатичен как персонаж, но несимпатичен как автор. Его сравнивают с Довлатовым: мне кажется, что это все какая-то литература, не дотягивающая до великих эмоций. Где у Фицджеральда или Хемингуэя гибель всерьез, там у Буковски обаятельный алкоголизм. И мне многого не хватает в его прозе. При всем обаянии его таланта он писатель не того ранга, что и великие проклятые монстры литературы 30-50-х годов.  Не Фолкнер, прямо скажем, хотя Фолкнер пил не меньше. Просто алкоголизм Фолкнера приводил его к мрачным…

Можно ли сказать, что в поэме «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева прослеживается тема русского юродства?

Ну да, конечно, могу сказать, почему. А что такое юродство? Это, как сказано про Ксению Петербургскую в её каноне, «безумие мира посрамила», выявила. Поэтому такие люди, как Ерофеев своим маргинальным, странным, вызывающим поведением посрамляют чрезвычайную примитивность и пошлость такого общественно полезного труда, такого поведения конформного. Юродивый ведь потому и ведёт себя с вызовом, оскорбительно, что он от противного демонстрирует глубину всеобщего страха, ханжества, фарисейства. Юродивый – это человек, отринувший страх, ведущий себя так, как себя не ведут. Как Цветаева говорила: «Если вам скажут, так никто не делает, отвечайте – а я кто». В этом плане Ерофеев и его…