Как вы думаете, угадал ли Александр Сокуров интонацию Андрея Платонова в фильме «Одинокий голос человека»?

Ну, то, что у Платонова был взгляд на природу как на нечто, требующее прикосновения и преображения, что человек — это разум природы, как сформулировал Заболоцкий… В этом смысле Заболоцкий и Платонов были абсолютными единомышленниками.

И кстати, великое дело сделал бы тот, кто написал бы хорошую работу, сравнивающую мировоззрение Платонова и Заболоцкого — людей необычайно близких. Незнакомых, никогда не пересекавшихся, но, безусловно, наследовавших (каждый по-своему) русскому космизму. Это безумно интересно. Оба, кстати, верили в бессмертие.

Боюсь, она о том, что эротическое и творческое связаны сильнее, чем мы думаем, и сильная любовь, по-настоящему сильная любовь исключает обладание. Более того, для Платонова Эрос был, скорее, злом. «Антисексус» довольно искреннее произведение. Для него секс — то, что делает человека смертным. Он и в себе этого боялся, неслучайно в «Епифанских шлюзах» палач насилует Перри. Мне кажется, что для Платонова секс — это одно из проявлений смерти, смертности. Да, наверное, Кончаловский, который много думает о сексе и рефлексирует на эту тему,— возможно, он что-то почувствовал.

К Сокурову изменилось точно, но это потому, что Сокуров снял несколько великих фильмов после нескольких, на мой взгляд, довольно манерных. Я понимаю, что Сокуров – не моя эстетика, но всей своей жизнью и всем своим поведением он показал, что он очень серьезный художник, готовый платить жизнью за свои взгляды и за право снимать, что он хочет. Сокуров оказался серьезнее, чем я предполагал, он оказался талантливее. Он снял несколько фильмов (прежде всего, «Солнце», «Русский ковчег», наверное, и «Фауст», хотя пафос его мне не нравится – пафос фильма, в котором Фауст еще хуже Мефистофеля), которые мне очень понравились, в отличие, скажем, от «Спаси и сохрани», которое мне не понравилось…

Хороший замысел, интересная картина, но я совершенно не разделяю мнение Сокурова о том, что Фауст еще страшнее Мефистофеля, что именно в человеке заложено главное зло. По мне, Фауст просвещения, Фауст прогресса гораздо милее, чем Фауст такого религиозного созерцания. Это интересная картина, и она, как всегда у Сокурова, замечательно визуально решена. И действительно настоящее Средневековье, немецкое Средневековье. И уж конечно не потому, что картина снята на немецком. Как, помните, говорит дьявол в «Фаустусе»: «Это мой родной язык». Но для меня это замечательный художественный эксперимент, который мне идеологически и морально не близок, а местами кажется скучноватым.

Я думаю, что «Джан» это совершенно отдельный платоновский цикл, и «Джан» относится скорее, уж если на то пошло, к «Реке Потудань» и «Фро», к исследованиям души, «Джан» — душа, ищущая счастье. «Чевенгур» ни с чем не трилогия и не дилогия. «Чевенгур» — отдельная вещь. А если там и дилогия, то это повесть «Происхождение мастера» и все остальное. А в принципе, «Котлован» — это вещь совершенно другого жанра. «Чевенгур» — утопия, пусть кривая, но утопия, а «Котлован» — гротеск. У меня есть формула, чем утопия отличается от антиутопии. И она мне нравится. Утопия — это то, что мы делаем с миром или хотим сделать с миром, а антиутопия это то, что мир делает с нами. Вот по этому критерию «Чевенгур» безусловно утопия,…

Очень сильно отличается. Мефистофель предлагает Фаусту контракт, Призрак требует от Гамлета мести, морального поступка. И это совсем не соблазнение. Знаете, попытка поставить действие Призрака как соблазн или как безумие Гамлета была. На самом деле, это частая довольно концепция. Но это всего лишь бегство от морального императива. Скажем так, Призрак — это не более чем совесть. А Фауст сталкивается с бессовестностью. Мефистофель — это персонификация бессовестности, моральной распущенности. «Я избавлю тебя от химеры совести».

Кстати, люди, которые пишут о некоей натянутости сравнения Фауста с советскими учеными, посмотрите фильм Сокурова. Я думаю, что это сравнение…

Об этом я довольно подробно написал в предисловии к сборнику «Маруся отравилась», такой антологии «Секс и смерть в 1920-е годы». Для Платонова секс вообще — довольно трагическое испытание, он мешает любви. И как-то соединить любовь и физиологию платоновский герой не всегда способен. «Фро» и «Река Потудань», и в известном смысле «Антисексус»,— они все об этом. Поэтому в идеальном утопическом мире Платонова секс исчезнет так же, как исчезнет смерть. И это довольно близко к блоковской концепции, Эткиндом подробно описанной, что Катьку убивают именно потому, что Катька — напоминание о плоти. А мы вступаем во времена бессмертного духа.

Это не только метаморфоза власти. Тогда вообще в моде и у Сокурова, и у Муратовой был показ фотографий. Вы посмотрите в «Астеническом синдроме» в сцене на кладбище длинный ряд вот этих фотографий, керамики этой, на памятниках. Кладбищенские лица. И это страшные лица, конечно, потому что это лица советских людей, изувеченных трудом, терпением, болезнями, приспособлениями. Да, плоские личины, вы правы, изувеченные пренебрежением, в том числе и к себе. А вспомните в «Так жить нельзя» или в «Великой криминальной революции», в «России, которую мы потеряли» — во всей трилогии Говорухина. Длинные ряды сцен у пивных, драк у пивных, лица из серии «Их разыскивает милиция». Да, такое антропологическое…

Я у Сокурова больше всего люблю, наверное, «Солнце» об императоре, ну и нравятся мне какие-то куски в «Днях затмения», в целом — нет, но куски. Она такая, самая красивая, самая художественная убедительная, интересная, потом музыка Ханина там замечательная. Он интересный.

Да я много чего люблю у Сокурова. Лучший фильм по сценарию, по разговорам и по техническому исполнению — безусловно, «Русский ковчег». Вот это гениальный замысел: одним кадром снять такую картину, такое путешествие по Эрмитажу, по русской истории,— это надо быть мегапрофессионалом. Я люблю его очень, да.

Алексей Скалдин — его называли последним великим прозаиком символизма, но я думаю, что он первый прозаик такого советского космизма, советской эзотерики. Он — непосредственный предшественник Андрея Платонова. И между его «Странствиями и приключениями Никодима Старшего» и платоновским «Чевенгуром» («Путешествием с открытым сердцем») находится довольно мало звеньев. Я считаю, что Платонов и есть следующее звено. Хотя считают, что проза обэриутов с отсутствием мотивации выросла из Скалдина, но, думаю, что как раз не из него, а из западного авангарда, больше всего из Майринка. Но если на то пошло, такая эзотерическая проза была очень интересной попыткой освоения российского опыта в…