Понимаете, это особый, малоизученный и нами ещё пока не упоминавшийся довольно любопытный такой поворот винта в русской прозе, когда она сделалась достоянием учёных, когда учёные — с их абсолютно точным и в каком-то смысле деконструирующим, разнимающим всё на составные части мышлением — сделались главными русскими писателями: физик Гранин (хотя Гранин, конечно, в большей степени литератор, нежели физик), математик Вентцель (она же Ирина Грекова, И. Грекова), филолог Гинзбург.
Я рассматривал бы, конечно, Лидию Яковлевну Гинзбург… Не путать с Евгенией Семёновной! Я бы рассматривал Лидию Яковлевну Гинзбург именно как одного из выдающихся представителей научного дискурса в литературе. Чем занимается в сущности Гинзбург? Она свои литературоведческие открытия, свои методы — формалистские, тыняновские — применяет к анализу повседневного поведения человека, раскрывает его коды. Вот точно так же Вентцель (Грекова) в своей прозе математически точно подходит к описанию новых социальных типов. В этом смысле такие её вещи, как «Дамский мастер», «На проходной», я уж не говорю про «Вдовий пароход», блистательный совершенно (ну, мне больше нравится «Кафедра» из написанного ею),— это именно математически точный, почти безэмоциональный подход к описанию мира.
Почему это произошло? Да потому, что проза официальная изолгалась, и поэтому востребован был научный тип, научное сознание. Скажем, «Записки блокадного человека» Лидии Яковлевны Гинзбург — это попытка применить структурализм к описанию ритуалов, которые сам для себя устанавливает блокадный человек, чтобы не сойти с ума. Проза Гинзбург отличается тем, что часто называют цинизмом, хотя на самом деле это просто весьма глубокое проникновение в чужой опыт, в чужое сознание. Гинзбург как учёный ни от чего не отворачивается; она работает с тем материалом, которого проза раньше, казалось бы, не выдерживала.
И вот Вентцель тоже препарирует такие вещи, как конформизм, предательство, в том числе предательство самого себя, постепенное иссякание человеческого в обществе и его нарастающую амнезию. Это она препарирует именно своим скальпелем учёного. Поэтому Грекова — с её кажущейся безэмоциональностью, с её математической ровностью интонации — представляется мне одним из самых интересных русских прозаиков 60–70-х годов.
