Сложная мысль у меня. Я Мартина Скорсезе очень ценю как мастера. Это, конечно, одна из лучших его картин, но у меня возникает вопрос, что все-таки показы мучений, вот torture, физической пытки, они заставляют меня думать, а где здесь кончается режиссура и начинается физиология.
Когда-то Женя Басовская, вот как раз дочь знаменитого историка и сама очень хороший филолог и историк, Женя Басовская, которая преподавала у меня в Школе юного журналиста, у нас была довольно бурная дискуссия по «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана. Книга распространялась тогда подпольно, но мы были ребята продвинутые. И вот она сказала: «А в сцене, когда доктор Левинтон проходит через смерть, через душегубку — это сила Василия Гроссмана или сила факта? Некоторые вещи,— она сказала,— описывать нельзя, потому что это не он так написал, а сама по себе фактура так чудовищна».
Может быть, здесь есть эта грань, потому что у Мартина Скорсезе она иногда переходится. И у Элема Климова в «Иди и смотри» она иногда переходится. Дело даже не в том, что это за гранью искусства. Я не такой пурист, а дело просто в том, что мне кажется, иногда художественные средства как бы оскорбительны для изложения такой чудовищной правды. Хотя по мысли, по приемам, по метафорам некоторым это все равно выдающееся кино.