Юлиан Семенов

Ну, Юлиан Семёнов — далеко не эталонный автор политического детектива. Юлиан Семёнов — скорее автор такого продолжения Бендера. Штирлиц — это Бендер сегодня. Штирлиц — это Бендер, которому удалось добраться до Аргентины. И точно так же он — такая сакральная фигура. Точно так же он — насмешник, жулик и ловкач, и не любит женщин, а любит стариков и детей. Ну, представьте женщину Бендера. Он может овладеть ею, когда надо стул было получить, как Грицацуева.

Кстати, замечательный парадокс, подмеченный Шемякиным, что большинство анекдотов о Штирлице построено на каламбурах, на словесной игре, хотя сам роман не даёт тому никакого повода, он написан довольно суконным языком. Но как раз читатель…

Да полно. Весь Грэм Грин поздний. «Политический роман» подзаголовок «Блокады» Чаковского, хотя я не большой любитель творчества Александра Борисовича, но интересный был человек. 

Политический роман – это жанр, требующий колоссальной эрудиции, свободной ориентации в мировой политике. Семенов свою прозу называл политическими хрониками. Пожалуй, «Третья карта» тянет на политический роман. Неплохая книга, хотя самый очаровательный там, конечно, образ этой сербки. Генерал говорит: «Хотите ли вы, чтобы я приехал?» И она, затягиваясь сигаретой, задумчиво отвечает: «Черт его знает, скорее да, чем нет». Видите, такие вещи очень врезаются в память.

Да нет, что вы! Он имел в виду совсем другое. Это не они погибли, а он выжил. А он выжил, потому что у него была миссия. Потому что автор — такой образ бога — его любил, и, может быть, потому что он был абсолютно последователен. Вообще почему выжил Штирлиц — это вопрос. Именно, наверное, потому, что он трикстер. Трикстер умирает и воскресает. Потому что он был носителем высших начал среди абсолютного мрака окружавшей его жизни. А Сашенька погибла, потому что женщина рядом с трикстером практически никогда невозможна.

Понимаете, вопрос неоднозначный. Юлиан Семёнов был очень непростой писатель. На фоне нынешней литературы он просто мыслитель, титан, Лев Толстой. Когда-то говорили: «Вот Пикуль и Юлиан Семёнов». Так на их фоне сегодняшняя литература — это просто пигмеи, даже самая серьёзная. Конечно, Семёнов имел в виду в «Семнадцати мгновениях» очень многие аллюзии к советской истории и к советскому состоянию умов. Но я не думаю, что страх — это признак несвободы. Тут другая история.

Когда-то Слепакова сказала в поэме про Павла I: «Из тела жизнь — как женщина из дому: насильно отнята у одного, она милей становится другому». Греховное удовольствие, самое сильное удовольствие… Фашизм — это школа…

По-моему, никакой загадки нет. Но в любом случае, это был замечательный  опыт (без преувеличения) освоения массового жанра. Российская беллетристика – совершенно справедливо многие тогда это замечали – была представлена Юлианом Семеновым в жанре «политические хроники» и Валентином Пикулем в жанре «хроники исторические». Это те сферы, которые в любой нормальной литературе самые плодотворные, самые, на самом деле, знаете, «пушечные». Потому что там бестселлер по определению возможен и по определению возникнет. Например, либо исторические сочинения Акройда, либо биографические сочинения Моруа, – это всегда бестселлер (да и в любой литературе так), вне зависимости от того,…

Да никого он не бросал! Давайте уже не клеветать хотя бы в этой области. Он поступил так, как бросают ребенка в воду, чтобы тот поплыл. Он сделал для Ники Турбиной все возможное, прославил ее (может быть, зря, может быть, не надо этого было делать). Кстати, не забываем, что начал это Юлиан Семенов. Они вообще были люди, ориентированные на вундеркиндов; советская власть искала и любила вундеркиндов. И хотя друг мой, Саша Ратнер, Александр Ратнер, в своей книге блистательно доказал, что львиная доля стихов Ники написана не ею и ее изуродовали, по сути дела, погубили члены ее семьи (которые уж подлинно виноваты), а потом те, кто ее спаивал, потому что никакой толерантности к спиртному у не было. Но…

Во-первых, мы не знаем, как они живут. Я думаю, что для них закон бумеранга как раз работает в огромной степени. Закон бумеранга более тонкого, более сложного. Их наказание не в тюрьме, а в бегах, в вечной тряске. Совести у них нет, конечно, но есть страх за будущее. Ну и я думаю, что в потомстве они не очень счастливы.

А почему они долго живут? Так ведь понимаете (не мной сформулировано), кто выжил в XX веке, будет жить очень долго, практически вечно. Если человек избежал смерти в таких коллизиях, он как бы облучен историческим событием такого масштаба, что это дает ему жизнь необычайно долгую.

Смотрите, люди, которые пережили Вторую мировую войну, в каких бы условиях, в каких бы…

Я не знаю этого высказывания, но понять, почему он это говорил, я могу. Ведь это проект создания позитивного образа «мента», как это тогда называлось, или «понта», как это называется сегодня. Вот в рамках «создания позитивного образа полицейского». Анискин (особенно после того, как Михаил Жаров его сыграл) — это такой простой советский человек, который не столько карает, сколько наставляет на путь истинный. Я не считаю это художественной удачей, но и полицейской литературой считать не могу. Гораздо опаснее, мне кажется, были попытки создать положительный образ чекиста, которыми занимался Юлиан Семенов. Вот это полицейская литература. А то, что делал Виль Липатов — это, скорее, попытка…

Видите, Лоренс Даррелл, автор «Александрийского квартета», на мой взгляд, замечательный писатель, но все-таки, конечно, Джеральд Даррелл оставил след в литературе гораздо более яркий. Хотя бы в силу того, что Джеральд Даррелл — писатель массовый, а Лоренс Даррелл — элитарный. Джеральда Даррелла прочли миллионы, Лоренса Даррелла — десятки. Но это не критерий в литературе, сколько тебя прочли, и кто оставил более яркий след. Может быть, Вальзер никакого следа не оставил, кроме как в сердце Михаила Шишкина и, может быть, в моем, или ещё десяти человек. Но все равно Вальзер — замечательный писатель.

Точно так же, скажем, и Конан Дойл оставил огромный след в литературе и создал бессмертного…

Валентин Пикуль был действительно очень одарённый писатель. «Нечистая сила» — его лучшее произведение, хотя мне очень нравится и «Слово и дело». Убеждения Пикуля, его взгляды меня интересуют в последнюю очередь. Конечно, пошлости много в его романах, но много и запоминающихся великолепных эпизодов, много чудесных разговорных, живых реплик и много живого чувства русской истории (в «Фаворите», а в «Слове и деле» особенно). Тогда Владимир Новиков писал: «У нас самая читающая Пикуля и Семёнова страна». Так оказалось, ребята, что это не самое плохое. Оказалось, что это, может быть, лучшее, потому что и Пикуль, и Семёнов — это не совсем массовая литература. В общем, у него есть очень хорошие…

СССР был самой читающей страной не потому, что в нём много издавали хороших книг, а именно потому, что в нём мало издавали хороших книг, поэтому хорошие книги были на вес золота. Я помню до сих пор, как я два чемодана книг привёз из Нагорного Карабаха. Вот они там почему-то были, а в Москве — нет. Просто я считаю, что читающая страна — это не та, где читают много, все и поголовно, а это та, где знают цену печатному слову и соотносят с ним свою жизнь. Кстати говоря, когда говорят, что много читали Семёнова и Пикуля — ну, это не худшие варианты. По сравнению с тем, что сегодня является беллетристикой и паралитературой, Семёнов и Пикуль — это титаны.