Нет, конечно. Если брать Генку Шестопала из «Доживем до понедельника», это, скорее, такая цепочка, история фриков. Фрики становятся все более фриковатыми, все более чудовищными. Генка Шестопал, в общем, просто нонконформист, Бессольцева — уже жертва коллективной травли, а Ученик — это уже, в общем, маньяк. Это уже случая mania religiosa. То, что фрики становятся все более невыносимы, а масса все более агрессивна и в каком-то смысле все более отвратительна,— да, этого нельзя не заметить. Но это происходит не потому, что деградирует система образования, а потому, что деградирует общество и людям нечего делать. Понимаете, поляризация в любом обществе — это признак болезни. У меня в «ЖД» была…

Прежде всего, это Вахтангов. Понятие театра как дома, театра как дома многофункционального, где читают поэты, где собираются театралы и философы, где атмосфера главное, атмосфера студии. И сохранение этой азартной атмосферы, перманентного творчества, мозгового штурма — это есть и в «Принцессе Турандот», и в лучших спектаклях Серебренникова. Как вам сказать, такая стихия театральности. Какие-то ее элементы были и у Анатолия Васильева, более строгого мастера, как мне кажется. У Мейерхольда их не было, потому что несмотря на всю отвагу его экспериментов, в театре господствовала довольно-таки монастырская дисциплина. Не скажу «казарменная», но монастырская. А вот студийный дух…

Я не думаю, что это уж так прямо метафора совка. Сейчас вообще очень часто, в частности, в «Домашнем аресте» возникают воспоминания о советском опыте. В «Домашнем аресте» звучит песня «Крылатые качели», а в одном фильме Грымова звучало «Прекрасное далеко», и оно же звучит в «Ненастье». Это такая рефлексия по поводу советской сентиментальности. Вот эти все советские музыки, советские песенки что обещали, к чему звали? Была это форма лицемерия или это было лучшее, что было в советской власти? Я считаю, что это было лучшее, что было в советской власти.

Я рискну сказать, даже у меня был такой спор давний, с Таней Друбич. Я говорю, что в советское время человек по крайней мере старался выглядеть…

Видите ли, он не был ростовщиком. Он был пайщиком своего театра, актером. А то, что есть несколько его долговых расписок – ну да, дал человек в долг. Скупой рыцарь  он в другом смысле, Кириллу Серебренникову она оказалась близка: она в том, что Пушкин в образе скупого рыцаря вывел не отца, а себя. Потому что это поэт – скупой рыцарь. Это он тратит на пополнение своих сундуков, книг своих, томов своих сочинений; он тратит то время, которое другие проводят в объятиях или обнимая бочонок. «Я каждый раз, когда хочу сундук мой отпереть», – эту линию уловил Тарковский в своем стихотворении из цикла «Пушкинские эпиграфы» («В магазине меня обсчитали…»).

Для поэта накопление…

Тут есть о чём поговорить. Моё отношение к этому проекту достаточно негативное, хотя я прекрасно понимал, что это прекрасно сделано. Это было очень профессионально. Мне показалось только, что в этом содержалось некое подмигивание: «Мы для вас, наших родных, сделаем, а вы зацените. Мы как бы понимаем, что это всё советский масскульт, но вместе с тем это и замечательный пример настоящего русского душевного искусства».

Видите ли, я могу понять ностальгию, но ведь ностальгия должна быть хоть немножко осознанной, отрефлексированной. Надо понимать, по чему, по каким вещам мы тоскуем. Мне кажется, что здесь иногда стоило бы прислушиваться к некоторым моим мнениям. Потому что сейчас, когда я…