Я думаю, что это слишком примитивное использование «Осени патриарха». «Осень патриарха» надо прежде всего рассматривать, как гениальный новый шаг в литературе, как прозо-поэтический синтез, о котором мечтал Белый, отчасти Андреев. Это такой совершенно новый мелос, и это гениальное открытие. Эту потрясающую прозу расценивать, рассматривать в каких-то узкополитических целях? Господи, прочтите что-нибудь из других латиноамериканцев, попроще, того же «Господина президента» [«Сеньор президент», Мигель Анхель Астуриас].

Паустовского можно было бы назвать, Грина. Ну, Паустовского — в меньшей степени, Грина — в большей. Но если говорить о технической стороне вопроса, то больше всего, конечно, Маркес в «Осени патриарха», мне кажется, потому что это действительно проза той плотности… Если прочитать «Проблемы стихотворного языка» Тынянова, это проблемы стихового ряда, его тесноты. Этого добивается, на мой взгляд, наиболее успешно Маркес и вообще латиноамериканская проза. Астуриас, конечно, да.

Можно было бы назвать, наверное, из позднейших российских… Мне наверняка кто-то подскажет Зульфикарова, но у Зульфикарова так искусственно это всё, такая речь неестественная — хуже, чем у Белого. Немудрёно…

Да. И очень много таких форм. Из сравнительно недавних я могу назвать «Свидание с Бонапартом» Окуджавы, где целые куски написаны в строку рифмованной прозой. Из дальнейших, если углубляться, то, конечно, «Маски» Белого. Он сам считал это романом в стихах, записанным в строчку лишь для экономии места, анапестом. Я думаю, что на границе поэзии и прозы находится «Осень патриарха» Маркеса, но там синтез жанров. А вот так, чтобы были стиховые и прозаические куски… Пастернак собирался написать прозой часть «Спекторского», которая заканчивается в 1916 году, а стихами — главную фабулу, которая доходит до 1922-го. Он этого не осуществил, но такие примеры были, когда часть эпоса пишется прозой, а часть —…

Если вы найдёте конфликт, вокруг которого её можно будет построить, наверное, она будет интересна, такая сага семейная. Но лично мне было бы неинтересно читать семейную сагу, в которой один сын стал предпринимателем, другой — рэкетиром, третий — священником. Это было бы улавливание таких тенденций… Знаете, скажу откровенно, наша эпоха — эпоха последних 30-40 лет — не породила страстей и конфликтов такого масштаба, чтобы о них можно было писать эпопею. Породит ещё, конечно, потому что долгая безнаказанность всегда чревата катастрофой. Вот об этой катастрофе, о том, как Россия будет подниматься после неё, можно будет написать эпопею.

Хотя мне кажется, что время четырёхтомных романов…

Я не берусь сейчас по горячим следам, на свежей могиле подводить итоги жизни и правления Кастро. Мне кажется, что между его романтическим образом, который он построил исключительно грамотно, и его практикой политической существует огромный зазор. Он же существует и у Ленина, он же существует у Робеспьера. У всех практически революционеров есть эти «ножницы» между благородной риторикой и чудовищной практикой. Как можно их оценивать?

У меня в цикле «Истории великих пар» была лекция про Ленина и Крупскую, двух литераторов таких. Сразу как только начнёшь анализировать — тебе тут же суют в нос количество смертей. И это правильно, но это исключает любой анализ, а без анализа мы никуда не…

Что касается Борхеса. Я когда-то в одной статье в журнале «Новое время» назвал «самым живым из всех мертворождённых явлений по обе стороны океана». Да, я считаю Борхеса мертворождённым писателем. Я не люблю его. Я считаю, что Борхес наиболее адекватно изображён, конечно, у Умберто Эко в виде этого страшного Хорхе в «Имени розы», это действительно человек без смеха. У него есть гениальные тексты (никто этого совершенно не отрицает), такие как «Фрагменты из апокрифического Евангелия» (блистательный текст, по-моему) или этот рассказ, где два ножа доигрывают драму своих владельцев, или «Эмма Цунц». Ну, у него много есть замечательных текстов. Но при всём при этом Борхес по своей невероятной…

Кстати у нас есть цикл «Нобель» на «Дожде». Поэтому я перечитывал Фолкнера по этому вопросу. Я, наверное, самым достойным, самым талантливым человеком, самым стихийно одаренным считаю Маркеса. Более великого прозаика во второй половине XX века не появлялось. Но и Солженицын по масштабу своих новаций и своего протеста и радикализма, но и Варгас Льоса по интеллектуальному уровню, но и Дорис Лессинг по своей великой идее (разделение людей на разные породы, на разные вообще типы, антропологическая непреодолимость этих различий), да и даже такие авторы, как Елинек или Модиано (самые спорные) — тоже, наверное, не заслуживали бы Нобеля, если бы не заставили говорить об очень серьезных проблемах. Я не…

Зюскинд — довольно типичный пример писателя одной книги. «Парфюмер» замечательно придуман и хорошо написан. Остальные его сочинения типа «Контрабаса» или вот этой его повести про человека, которому представилось, что весь мир — устрица,— это, по-моему, довольно примитивно. Мне кажется, что проблема не в Швейцарии, которая не дает Зюскинду нового материала. Проблема просто в том, что действительно есть люди, рожденные для одной книги, и нет в этом ничего особенного. Мэри Мейпс Додж написала «Серебряные коньки», и ничего больше не смогла. А, скажем, Маргарет Митчелл написала «Унесенных ветром», а больше ничего и не надо. Ну, там Де Костер, я считаю, что «Свадебное путешествие» великий роман, и…