Это такой культ сложности, переусложненности, возвращения к элитарной литературе, ищущей сложные приемы. Понимаете, почему, скажем, «Infinite Jest» Дэвида Фостера Уоллеса мне представляется, с одной стороны, замечательным текстом, а с другой — все-таки художественным поражением? Потому что с одной стороны эта книга сделала фактом такое вот переусложненное сознание модерниста, когда, чтобы описать качение болта по полу, приводится физическая формула этого движения. Масса ассоциаций всплывающих, дикое многословие: для того чтобы просто описать жест поднятия ракетки, тратится страница. Это фиксирует такой тип сознания.

Это тип сознания человека, живущего в эпоху…

Кто-то говорил, что самый сложный роман, который он прочёл добровольно (не по программе, а добровольно), был «Recognitions» Гэддиса, что можно перевести, наверное, как «Узнавание». Я прочёл «Recognitions». При том, что это роман довольно массивный, я бы не сказал, что он как-то особенно сложен. Действительно там много, что называется, reference, отсылок, очень много ссылок на шедевры живописной литературы. Больше всего он похож, по-моему, на «Бремя страстей человеческих», но я бы его мегасложным романом не назвал.

Самый сложный роман — это, безусловно, «Поминки по Финнегану». Мы говорили с вами о том, что это роман, написанный Джойсом на выдуманном, как пишет Кубатиев, «ночном…

Ну как «прижился», Аксенов не стремился прижиться. Он хотел стать американским писателем, он довольно далеко продвинулся. «Московскую сагу» сравнивали с «Войной и миром». Она была бестселлером, она вышла в первые ряды. «Вашингтон Пост» рецензировал ее огромными и весьма комплиментарными текстами.

Другое дело, что «Московская сага» – не самый аутентичный для Аксенова текст. И все-таки добиться своей главной цели – завоевать Голливуд (а такую цель он себе ставил) – Аксенов не сумел. Ее не экранизировали в Америке, ее экранизировали в России. По-моему, не очень удачно.

Другое дело, что Аксенов – и это очень важная амбиция – пытался не свое место изменить, а пытался изменить…

А в чем там, собственно, смысл? «Бесконечная шутка» — это роман об обсессиях и конвульсиях современного американца. Это роман о том, как нация превращается в нацию «Прозака». Роман о том, как люди одержимы теми или иными маниями и комплексами, грубо говоря, роман об антропологическом перерождении нового человека. Семья в романе — это как раз пример новых психических заболеваний — депрессии, аутизма, компульсивных расстройств, которые возникают в этом новом мире, где эпохи называют в честь товаров, где люди начинают взаимодействовать с сериалами и жить за их счет, где человек может смотреть «Мэш» и незаметно перейти в него, начать общаться с его персонажем; где женщина, чтобы перейти из кухни в…

Люди, которые читают Туве Янссон,— это люди с высокой степенью внутренней тревоги, такой скандинавской тоски. Им рекомендовал бы. Уоллес как описатель обсессии, конвульсии и депрессии не имеет себе равных. Читать вам или не читать Уоллеса можно понять очень просто: прочтите его эссе «Человек в депрессии». Если понравится, читайте все остальное. Можете почитать «Broom of the System», «Метла системы» (или «Чистка системы») — первый его роман, жутко смешной. Но я вообще люблю «Бесконечную шутку». Я не могу сказать, что мне там нравится все; мне больше всего нравится то, что касается канадских террористов, и я не назвал бы «Бесконечную шутку» жутко интересным романом, от которого нельзя…

Знаете, проще всего было сказать такую глупость типа того, что огромная роль визуальных искусств в нашей жизни, вторжения визуальности в прозу становится такой… Нет, тут проблема, как мне кажется, в том же, что увидел Жолковский увидел в «Blowup». Ведь главная тема «Blowup» — это то, что искусство делает с жизнью, почему именно на пленке удалось увидеть убийство, которого герой не увидел в реальности, что такого в нас проявляет кино? Главная драма и «Дома Листьев», и «Бесконечной шутки» — это сложное соотношение двух искусств, прозы и кинематографа. Это попытка прозы стать кинематографом, попытка Уоллеса написать роман, от которого нельзя будет оторваться, который будет смешной и который будет…

Я не думаю, что наивность, алкоголь и самоубийство — главная бротигановская тема. Я не люблю этого писателя совершенно. Мне кажется, Бротиган, при всем его остроумии и даже некоей интеллектуальной изощренности, писатель невеликой изобразительной силы, а именно изобразительную силу я ценю больше всего. Мне кажется, что у Дэвида Фостера Уоллеса с изобразительной силой все обстоит хорошо. Он редко прибегает к пластике, к описанию таковому, но замечательно изображает состояния. Это заставляет меня любить его, интересоваться им, при том, что «Бесконечная шутка» кажется мне художественной неудачей, запланированной неудачей. Когда купил книжку его интервью, для того чтобы делать статью для…

Таких очень много, это и «Бесконечный тупик» Галковского, и «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса (интересно это совпадение названий, авторы друг о друге не знали, конечно). Но я полагаю, что по-настоящему набоковский прием заключается не в том, чтобы издать роман с комментариями, построить роман как комментарий, а в том, чтобы рассказать историю глазами нормального и глазами сумасшедшего. С точки зрения нормального история логична, скучна и неинтересна. С точки зрения сумасшедшего она блистательна и полна сложных смыслов. Наиболее наглядный пример — роман Чарлза Маклина «The Watcher», «Страж», как у нас он переведен. Это гениальный роман, я считаю, и история, рассказанная там…