Такие случаи были. У меня есть сильное подозрение, что молчание Рембо или молчание, скажем, Сэлинджера — это именно понимание исчерпанности, исчерпанности возможностей на данный момент. Ну, в случае Сэлинджера совершенно очевидно понимание тупика, потому что действительно американская проза в это время пережила тупик крайне серьёзный. Тогда замолчал не только Сэлинджер. Понимаете, и Хеллер 20 лет молчал после «Уловки», а потом написал «Что-то случилось». И чрезвычайно долго молчал Эллисон, автор «Человека-невидимки». Он написал второй роман, но он остался в черновиках. Ну, я имею в виду «Invisible Man», который назван, конечно, в пику уэллсовскому. У нас, кстати, сейчас он тоже переведён, один из величайших американских романов. А второй роман Эллисона мне представляется ничуть не худшим, но тем не менее вот почему-то он медлил с его публикацией. Это было ощущение не только творческого тупика, но во многом и социального. Соответственно, и сегодня очень многие авторы красноречиво молчат.
Феномен писательского молчания — ну, это такая высшая творческая аскеза, когда ты чувствуешь, что ничего нового сказать нельзя или что пока не о чем говорить это новое. Понимаете, ведь Гоголь не просто так уничтожил два варианта уже законченного второго тома «Мёртвых душ». Он понимал, что это повторение пройденного. Он увидел несколько новых типажей гениальным своим чутьём, успел их проследить, но увидеть их в реальности он не успел, к сожалению.