Видите, тема маленького человека так называемого — это, вообще говоря, отдельный сюжет. Это сюжет не трикстерский, безусловно, и не фаустианский. Это отдельная проблема двадцатого века, предсказанная, конечно, ещё в девятнадцатом. И вот именно Гоголь первым понял, что маленький человек, дорвавшийся до мести, может такого наворотить, что никаким героям не снилось.
Конечно, месье Верду не занимается социальной местью. Месье Верду — нормальный маньяк, но он подбивает под это дело замечательные теории, теории социального отмщения, он произносит там самооправдательную речь на суде. Мне кажется, что Чаплина в его последние годы… ну, не в последние, а в зрелые его годы — в сороковые, в пятидесятые, да строго говоря, начиная с «Великого диктатора» — его очень волновала эта тема: это оборотничество маленького человека. Потому что, видите ли, Бродяжка, уже разбогатевший в Золотой лихорадке,— это не всегда положительный и трогательный герой. Бродяжка времен «Малыша» или, скажем, Бродяжка времен «Новых времен» — это два разных героя. Последний раз вот такой по-настоящему чаплинский Бродяжка появляется в «Огнях большого города», а дальше он начинает эволюционировать. И вот в «Великом диктаторе» мы видим, кем он может потенциально стать. Когда он призывает: «Выше голову, Ханна! Взгляни в небо!» — в знаменитом финально монологе — это же может быть довольно опасным призывом. Если Ханна взглянет в небо, бог её знает, что она там увидит.
Поэтому я не стал бы идеализировать чаплинского героя. И сам Чаплин его не идеализировал. Он снимал «Месье Верду» как жесточайшую пародию, страшную и жестокую пародию на гуманистическое кино, поэтому в этом фильме столько холодного блеска. Эренбург вспоминал, как Чаплин рассказывал ему сюжет, все время хохоча и приговаривая: «Это будет очень смешно, жутко смешно!» И это совершенно не смешно. Понимаете, «Месье Верду» — это картина столь холодная, что по-настоящему воспринята она может быть только человеком, страшно разочарованным во всей европейской цивилизации.
Понимаете, когда я читал автобиографию Чаплина… Как сейчас помню, мне именно Матвеева все это дала, потому что она Чаплина боготворила и все о нем собирала. Она меня предупредила: «Чаплин не совсем тот, которого вы видите на экране. Имейте в виду, что это человек гораздо более холодный и жесткий». И когда я посмотрел «Месье Верду», я увидел другого Чаплина — более совершенного художественно, но и более жестокого, да, более циничного.
Он ушел с этого пути. Неуспех картины не дал ему полностью осуществиться, и он стал снимать совершенно компромиссные картины, типа «Короля в Нью-Йорке» или «Огней рампы», в которых есть добрый комизм или даже сентиментальная трогательность, но нет той железной насмешки над миром, которая есть в «Месье Верду». «Месье Верду» просто формально очень совершенная вещь, поэтому я думаю, что это формальное ледяное совершенство, как зеркальная поверхность, очень многим помешала проникнуть в глубину авторского замысла. Хотя уже в «Диктаторе» все это есть.