Почему во многих мемуарах о Цветаевой говорят как об умном, но неприятном человеке? Неужели люди не могут простить гению «случайные черты»?

Не конформизм. У Пушкина было, как вы знаете из «Медного всадника», как к к стихийному бедствию. Точно также в «Капитанской дочке» описано. Описания наводнения и бунта очень похожи даже в деталях. Пушкин полагал, что правительство — единственный европеец, Пушкин полагал, что Николай спасает от распада. Николай тоже так полагал. И только в последний свой год Пушкин говорил Владимиру Соллогубу: «Я уйду в оппозицию». Не понимая, что уходить уже некуда. Пушкин погиб от своего заблуждения, понимаете? Пушкина убила его иллюзия. И разговор о том, что Пушкин купил себе в сентябре 1826 года, во время аудиенции при коронации в Москве, 10 лет жизни,— это правда. Но смерть его тоже была в словах…

Я бы дорого дал, чтобы прочитать этот кинороман полностью, отрывки из него когда-то печатались в неделе. И это была хорошая история. Видите, дело в том, что хорошей книги о Пушкине (кроме, может быть, гершензоновской «Мудрости Пушкина», да и то она далеко не универсальна) у нас нет, не получилось ни у Ходасевича, ни у Тынянова. Они, кстати, друг друга терпеть не могли. Может быть, только целостная, восстановленная русская культура могла бы Пушкина целиком осмылить. А в расколотом состоянии Пушкина уже как-то и не поймешь: ведь это как в финале у Хуциева в «Бесконечности», когда герой в молодости и герой в зрелости идут по берегам реки. Сначала ещё могут друг друга коснуться, а потом эта река все шире, и…

Понимаете, тут есть два направления. С одной стороны, это эвфония, то есть благозвучие — стихи, которые иногда на уровне звука внушают вам эйфорию, твёрдость, спокойствие и так далее. А есть тексты, которые на уровне содержательном позволяют вам бороться с физическим недомоганием. На уровне ритма — одно, а на уровне содержательном есть некоторые ключевые слова, которые сами по себе несут позитив.

Вот у Матвеевой — человека, часто страдавшего от физических недомоганий, от головокружений, от меньерной болезни вестибулярного аппарата и так далее,— у неё был довольно большой опыт выбора таких текстов. Она, например, считала, что некоторые стихи Шаламова, которые внешне кажутся…

Я не думаю, что это эпатаж. «Друзей полно, а друга нет» — это пушкинская мысль из приписываемых ему. Да, собственно говоря, у Пушкина мы находим достаточно скептические высказывания о друзьях, о родных, в «Онегине» этого довольно много. «И нет той мерзейшей клеветы, которую ваш друг о вас не повторил бы мимоходом». Я не стал бы переоценивать дружбы. Я уже говорил, что в моей жизни был один друг, на чью абсолютную поддержку я мог всегда рассчитывать. Именно потому, что он следовал правилу «Платон мне истина», а не «Платон мне друг, но истина дороже». Таких людей очень мало, есть у меня несколько таких друзей еще, но называть я их не буду, чтобы не осложнить им жизнь. Это не люди из власти,…

Лучшее, что написано о Серебряном веке и о Блоке, как мне кажется,— это книга Аврил Пайман, американской исследовательницы, «Ангел и камень». Конечно, читать все, если вам попадутся, статьи Николая Богомолова, который, как мне кажется, знает о Серебряном веке больше, чем обитавшие тогда люди (что, впрочем, естественно — ему доступно большее количество источников). Эталонной я считаю книгой Богомолова и Малмстада о Михаиле Кузмине. Конечно, о Мандельштаме надо читать всё, что писала Лидия Гинзбург.

Что касается биографических работ, то их ведь очень много сейчас есть за последнее время — в диапазоне от Лекманова, от его работ о Мандельштаме и Есенине, до Берберовой, которая…

Знаете, «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». У Пушкина был довольно избирательный вкус в римской поэзии. И влияние римлян на него было, соответственно, чрезвычайно разным на протяжении жизни. Горация он любил и переводил. Не зря, во всяком случае, не напрасен его интерес к «Памятнику», потому что здесь мысли, высказанные Горацием впервые, вошли в кровь мировой литературы. Стали одной из любимейших тем. Перевод этот — «Кто из богов мне возвратил…» — для него тоже чрезвычайно важен. Он умел извлекать из римской поэзии всякие замечательные актуальные смыслы, тому пример «На выздоровление Лукулла». Я думаю, он хорошо понимал, что в известном смысле Российская Империя наследует Риму,…

Ну по моим ощущениям, такие авторы в российской литературе — это все очень субъективно. Я помню, как с Шефнером мне посчастливилось разговаривать, он считал, что Бенедиктов очень сильно изменил русскую поэзию, расширил её словарь, и золотая линия русской поэзии проходит через него.

Но я считаю, что главные авторы, помимо Пушкина, который бесспорен — это, конечно, Некрасов, Блок, Маяковский, Заболоцкий, Пастернак. А дальше я затрудняюсь с определением, потому что это все близко очень, но я не вижу дальше поэта, который бы обозначил свою тему — тему, которой до него и без него не было бы. Есть такое мнение, что Хлебников. Хлебников, наверное, да, в том смысле, что очень многими подхвачены его…

Жертвенную, безусловно. То, что ему предстоит умереть; то, что это будет похоже на самоубийство, я думаю, он понимал совершенно отчетливо. И весь «каменноостровский цикл» 1836 года говорит об этом достаточно откровенно. Иное дело, что отношение Пушкина к Христу, пушкинская христология — это тема недостаточно освещенная. Пушкин собирался среди маленьких трагедий писать драму о Христе. Есть подробная статья Лотмана, где он отслеживает все, что нам об этом замысле известно. К сожалению, известно очень немногое. Вместо этого он сосредоточился на «Русалке» и «Сценах из рыцарских времен», но его интерес к христианской теме был несомненен, и наверное, нам стоит предположить некоторые версии,…