Много причин. Во-первых, она была очень неуверенным человеком. Лидия Чуковская записала ее слова: «Почему Борис Леонидович не покается, не напишет что-нибудь советское, ведь он глубоко советский человек?» Это было сказано, конечно, от полного непонимания того, что такое Пастернак. Но еще это было сказано от глубокого сочувствия, сострадания. Она хотела быть с ними, быть, как они. Она обожала Ахматову, она боготворила Пастернака. Но она совершенно не понимала, что они такого.
В травле Пастернака она не участвовала, кстати. Про Ахматову не знаю, хотя восторженные стихи об Ахматовой у нее есть. Она была очень уязвима, она чувствовала себе сама возможным объектом травли. Понимаете, кто травит горячее, активнее всего? Те, кто понимают, что завтра будут травить их. И они хотят отвести этот удар от себя. Все, кто сегодня участвуют в любых буллингах (собратьев ли по перу, политиков ли оппозиционных); все, кто сегодня травят инакомыслящих, прекрасно понимают: они – следующие. Барто это прекрасно понимала, и она была чрезвычайно уязвимый человек.
В стране почти победившего антисемитизма (например, в конце 40-х) она была еврейкой и еврейкой всем известной, не скрываемой. И эти страхи ее пугали. А люди, напуганные тогда, перепугались на всю жизнь. Потому что то, что происходило в России в конце 40-х, было в некотором отношении страшнее, чем то, что было в конце 30-х. Масштаб был сопоставим, а ничего хорошего в этой стране не осталось. Ушло все это опьянение пятилетками, космическими рекордами, полярниками и прочим экстримом. Кроме того, хотя Барто и сбежала в довольно безопасную область детской поэзии, понимала, что если захотят, то и в детской поэзии достанут, и придется писать какие-то схематические, идиотские, правильные стишки про комсомолят, октябрят.
Она очень боялась партийного руководства. А этот вечный страх, который отравлял душу множеству писателей, он ее в конце концов и привел ко многим, ко многим катастрофически плохим сочинениям. Хотя поздняя лирика была превосходная: видимо, старость ее раскрепостила, как и Арагона.
