Может ли образ Пуговичника из пьесы «Пер Гюнт» Генрика Ибсена быть навеян буддийским учением?

Нет, по отношению к Антону Чехову и Генрику Ибсену Лилиан Хеллман не вторична никак, мне кажется. По-моему, Лилиан Хеллман — это, скорее, интеллектуальный театр, и если она уж кому вторична, то это Бернард Шоу; то есть не вторична, а есть влияние. Потому что, хотя Бернард Шоу и написал «Квинтеэссенцию ибсенизма», он сам нисколько не ибсенист, и пьесы гораздо рациональнее, суше, интеллектуальнее. Во всяком случае, «The Little Foxes» и другие сочинения Лилиан Хеллман — это, мне кажется, все-таки воздействие театра Бернарда Шоу, плюс, конечно, весь американский театр находится под огромным влиянием Юджина О’Нила, который изобрел американскую драматургию, да и Теннеси Уильямс вырос из него, как…

Ну а как ей было не повлиять? Вообще скандинавская проза и драматургия, наверное, во времена модерна наряду с немецкой была самой влиятельной (и с русской, кстати говоря, потому что русский модерн тоже влиял колоссально). Это довольно очевидная вещь, я много об этом говорил: чем архаичнее общество, тем драматичнее в нем конфликт с модерном. Потому что модернистское чувство вины (чаще всего — вины перед отцом), оно особенно остро ощущалось в Австро-Венгрии в случае Кафки, в Германии отчасти в случае Шницлера (хотя Шницлер, по-моему, не совсем даже и модернист, уж если на то пошло), у Томаса Манна, чей модернизм, безусловно, выстрадан многими конфликтами. И «Будденброки» как раз об этом и…

Знаете, да я спойлеров и не намерен как-то рассказывать. У меня к скандинавскому детективу свое отношение. Мне кажется, что это продолжение скандинавской готики, заложенной творчеством Лагерлеф, отчасти — Ибсена, отчасти — Стриндберга. Вот для скандинавов и для японцев, пожалуй… Они очень схожи в главных интенциях, поскольку это островная культура, действительно жизнь, со всех сторон окруженная мраком, как остров или полуостров, со всех сторон окружен морем, а связь его с материком весьма иллюзорна. Мне кажется, что это настоящая готика, во-первых, и в скандинавской литературе, и в японской, поэтому, кстати, в Японии так много классных детективов. И Кобо Абэ, кстати, нами упоминаемый,…

Можно и нужно, конечно. Дело в том, что в основе национального характера всегда лежит одиссея. И Веничка, и Пер Гюнт, и Блум — это такие портреты, попытка создать национальный характер. Ну, у Джойса национальный характер является, конечно, синтезом Дедалуса и Блума. И Дедалус, Телемах — он такой, наверное, в большей степени ирландец, чем еврей Блум. Но, конечно, Одиссей всегда Иван-дурак, «теория странствующего героя». Мне дочь когда-то, когда ей было семь лет, вдруг неожиданно сказала: «Я поняла: русский Одиссей — это Иван-дурак». Да, русский странствующий герой, безусловно так, который самый умный, кстати. Так вот, это-то меня и занимает в Пер Гюнте.

Вот Джойс всегда говорил: «Моя…

Трикстер может стареть, как постарел Пер Гюнт, но он, конечно, остается вечно молодым душой. Ну, Гарри Поттер вырос же, да? Правда, он не утратил главных черт своего характера, но, безусловно, он повзрослел. Трикстер может взрослеть. Другое дело, что трикстер обычно до старости не доживает в силу ряда обстоятельств, или во всяком случае он перестает заниматься главной своей миссией. В свое время Лайош Мештерхази задался вопросом: «А что случилось с Прометеем после того, как Геркулес, Геракл его освободил? Что случилось дальше?» Он предположил, что Прометей стал человеком и умер. Это слишком грустный ответ.

Я думаю, что трикстер по большому счету не стареет. И Ульфсака…

Я боюсь, что у ребёнка сказки Астрид Линдгрен не должны вызывать такого эмоционального напора. Астрид Линдгрен была взрослым писателем. Очень важная вещь: Астрид Линдгрен писала для нас, для взрослых. Дети любят «Карлсона», любят «Пеппи», а вот «Калле Блюмквист» и в особенности «Расмус-бродяга» и «Братья Львиное сердце»… Астрид Линдгрен — продолжательница скандинавской религиозной традиции, традиции довольно депрессивной прозы. Это Сельма Лагерлёф… Отдельной темой было бы проследить у неё ибсеновские корни, гамсуновские, ведь первая норвежская настоящая взрослая сказка — это «Пер Гюнт».

Я не могу не плакать, перечитывая «Пера Гюнта»! Когда я дохожу до финала, когда Сольвейг…

Слушайте, сколько угодно! Например, после «Бедной Лизы»:

Под камнем сим лежит Эрастова невеста:

Топитесь, девушки, в пруду довольно места.

То, что волна женских самоубийств на почве несчастной любви, причем не  только среди простолюдинок (простолюдинки не читали Карамзина), вполне себе имело место. Более того, многие волны суицидов и вообще такого жизнестроительства в подражание литературе очень характерно для Серебряного века. Сколько народу – и об этом Леонид Мартынов пишет в «Воздушных фрегатах» – перестрелялось после самоубийства Отто Вейнингера. Насчет литературных героев – тоже  бывало. Анна Каренина не вызвала такой…

Нет, Тойво Глумов – вообще ненадежный свидетель и ненадежный рассказчик, на него полагаться нельзя. Тойво Глумов – жертва, но не прогрессорства, а прогресса. Он оказался выродком, если угодно, если продолжать идею «Обитаемого острова». В третьей части трилогии всего лишь обыгрывается идея из первой. Выродки – тоже продукт естественной эволюции. Выродки – это, условно говоря, людены Саракша. А поскольку Тойво Глумов сам выродок, заложник этой трагической ситуации, что приводит его к взаимному непониманию с женой, со старшим другом Каммерером. Естественно, что Тойво Глумов ненавидит прогрессорство и ненавидит прогресс. Поэтому он с таким пылом набрасывается на поиски других люденов, он…