Самое безнадежное в этом проекте, его чтении — это пытаться истолковать ведьм, условно говоря, как евреев или как женщин, или как оппозиционеров, то есть попытаться объяснить саму коллизию. Дьяченки мыслят, простите что я их так называю — Дьяченки, на несколько малороссийский лад, но в кругу фантастов их всегда так называют. Марина и Сергей действительно ставят себе задачу более глубокую, более символическую. Они описывают процесс, при котором в обществе есть… условно говоря, они описывают химеру по Гумилеву. …при котором в обществе есть определённые части, наделенные сверхспособностями. Сверхспособностями далеко не всегда позитивными, иногда опасными, иногда грозными, и есть некоторая максимальная, некоторое большинство, которое должно научиться уживаться с этими ведьмами. Естественно, появляется инквизиция, которая — но инквизиция здесь не более, чем псевдоним, она, на самом деле, комкон: комиссия по контактам. И вот этот комкон 2, который являет собой тайную полицию, оно неизбежно вступает в отношения с ведьмами. Неизбежно перенимает определенные их черты, и у них неизбежно начинается любовь с ведьмами.
Конечно, Дьяченки бы не были Дьяченками, если бы не создали такую коллизию, когда главный инквизитор — Клав, Старш — влюбляется в главную ведьму. Это абсолютно неизбежная Дьяченковская ситуация. Дальше вторая часть предлагает более или менее ситуацию перемирия, равновесия, или то, что мы наблюдаем у Лукьяненко в «Ночном дозоре»,— добро и зло более или менее договорились, научились договариваться. И это ведет к более серьезным проблемам и для добра, и для зла. Определенным образом перерождаются и. ведьмы, и инквизиция. При том, что важно подчеркнуть: Дьяченки совершенно не демонизируют инквизицию. Инквизиторы — умные ребята, среди них есть очень глубокие и трагические, многое понимающие, и они в какой-то момент пытаются научиться не истреблять ведьм, а оставить их на учет, предотвращаться инициацию, я сейчас совершенно не беру тему с чургайстерами, с мёртвыми и живыми, с границей между живыми и мертвыми мирами. У них всегда страшная избыточность фантазии, и как Стругацкие, они придумывают больше, чем можно уместить в один сюжет. И вот способность ведьм умирать, возрождаться, там то, что над инквизицией есть государство, над государством чургайстеры, условно говоря, стражи мира живых — эту тему я сейчас не трогаю. Меня занимает именно проблема креативного меньшинства и консервативного большинства.
Естественно, что между ними возникают отношения иногда просто эротические. Естественно, что они договариваются, и большая часть ведьм — Дьяченки до этого додумались гораздо раньше, чем Роулинг — часть ведьм становится, так называемыми глухарями, не инициированными ведьмами, и это самое опасное состояние ведьм. Потому что состояние обскура — это состояние человека, который вынужденно не делает того, для чего он предназначен, который, условно говоря, воздерживается. Россия сейчас вся находится в состоянии обскура или, если угодно, глухой ведьмы. Она договорилась со своими инквизиторами, она встала на учет — там всех ставят на учет, эту ведьму могут инициировать в любой момент. И вот, что важно: когда ее инициируют, когда она встречается со старухой, настоящей ведьмой, которая предлагает ей пройти обряд инициации, она не знает, чем она станет. Она может стать далеко не доброй волшебницей, она может стать злой и довольно опасной сущностью. И честно вам скажу: вот так Россия, которую мы рискуем получить в результате ее инициации, она вполне может оказаться злой ведьмой. Там появляется такая волшебница, когда на нее смотрит инквизитор, понимает, что ей гораздо больше двухсот лет, что она жуткая старуха, а вовсе не романтическая красавица.
Дело в том, что мы по первой части привыкли, что ведьмы они жертвы, они романтические красавицы, их преследуют отвратительные стражи закона. Они действительно другие. Но ведьма, если ее разбудить. Она может превратиться в чудовище. Это очень важный обскур, который долгое время держали в обскурах, становится очень деструктивной силой. И Россия, которая выйдет из состояния сна, из состояния глухаря, она многих неприятно удивит и в том числе нас, которые хотели перемен.
Это не значит, что я этого боюсь. Любое будущее лучше вечного настоящего. Но надо просто понимать, о чем речь.
И вот в третьей части и Марины и Сергея появляется очень интересная мысль. Как новая современная инквизиция стала почти толерантной, почти уважительной, научилась договариваться, появляется новая инквизиция. А новая инквизиция уже сжигает ведьм. Она их отлавливает, она пишет у них на животе гадости, она складывает костры. Причем обычно ведьма всегда чувствует инквизитора. В начале третьей части гениальная глава: Ведьма сидит с молодым человеком, она за ней ухаживает, входит инквизитор, она этого инквизитора чувствует прекрасно, подходит к нему, говорит: «Ну что, жечь меня будете?». Он говорит: «Отстань, я не на работе». Он такой, нормальный. Как гэбэшник, который запросто разговаривает с диссидентом. Это, кстати, подстановка эта вполне тоже возможна. Гэбэшники с диссидентами они даже выпивали. Они почти разговаривали, почти понимали друг друга, потом диссиденты, став бизнесменами, их еще в свою охрану нанимали. А потом она очнулась, потому что ее поймали, схватили. Тот, с кем она сидела, был новым инквизитором. Он у нее нет еще чутья пока на этих новых инквизиторов. Это те молодые волки, которые идут сейчас, и Дьяченки так далеко заглянули вперед, что они их увидели, они их почуяли. Я тоже их чую. Эти сегодняшние 19-20-летние, которые выросли при Путине, которые напитались этими идеями. Они верят в это всерьез. Среди них есть некоторое количество настоящих молодых волков. Что в свое время предсказывала Дарья из «Благодати». И они не фальшивые, они не какие-то притворяшки, вроде вот этих всех среднего поколения чиновников, которые придумывали идеологию «Наших», и совершенно в это не верили. Эти верят. Мы находимся на пороге новой инквизиции. Они искренне серьезные, в каком-то метафизическом смысле очень тупы, организационно очень профессиональные, и именно у них, как им кажется, за ними будущее.
Но, конечно, никакого будущего за ними нет. Потому что — вот здесь глубокая тоже мысль — я говорю, они смотрят так далеко вперед, что им страшно ошибиться. Я очень хорошо понимаю неуверенность, с которой мне Марина, я помню, говорила, что «мы написали книгу и сами не понимаем, что написали. Они очень далеко заглянули вперед, но они не ошиблись, они почувствовали, что ведьмы тоже, в свою очередь, будут перерождаться. Вот это вот новое поколение ведьм окажется соответствующим новой инквизиции, они вместо вечной своей романтической магии предложат путь добра. Что ведьмы тое переродятся. Это надежда на то, что, условно говоря, самая травимая сегодня часть общества— либералы, диссиденты, потенциальные люстраторы — что они вместо репрессивного плана, плана люстрации, предложат план добра. Я не знаю, какой это будет план, но какой-то план солидарности. Не то, что «давайте жить дружно», нет. Они перестанут быть врагами этого мира, что они предложат что-то третье. Вот так далеко они заглянули. И я верю, что это будет. Это может получиться, потому что роман, на самом деле, кончается очень неожиданно. Самое гениальное, что этих ведьм нового поколения, как и новых инквизиторов, нельзя обнаружить, они научились мимикрировать. Вот то, что новые люди стали друг для друга невидимыми, и они очень глубоко это постигли. Этот роман нельзя читать таким фанатам, которые ищут, что нового авторы придумали. Это надо читать людям, которые живут здесь и сейчас, и понимают, с какими вызовами мы столкнулись.
