Мне вообще кажется, что сейчас не время романа. Романы надо писать, когда время устоялось. Из тех, кто пишет в крупной форме в современной России, мне интересен Иличевский. Хотя он пишет в Израиле, бывает часто и в Штатах, и в Европе. Из всех романистов, работающих сегодня по-русски, мне интереснее всего он. Мне интересны, конечно, какие-то вещи у Старобинец, Веркина, Идиатуллина, то есть в прозе увлекательной. Но мне кажется, что сейчас не время сюжетной прозы. Сейчас время не скажу эссеистики, но дневника. Дневник принципиально отличается от автофикшна тем, что там должна наличествовать мысль. И вот у Иличевского она всегда наличествует. И мне его приятно читать, потому что я многие мысли там…

Писатель-метафизик в широком смысле — это автор, который не предполагает, что мир ограничивается зримым, данным нам в ощущениях, эмпирическим опытом. Что мир не ограничивается какой-либо экономической или социальной теорией. Что в мире действуют силы, для человека непознаваемые или, по крайней мере, человеку неположенные. Потому что метафизик вообще исходит из того, что в мире есть что-то, кроме человека, флоры и фауны. Есть некие силы, некие магнитные поля, в которые человек, как опилка, попадает.

Есть, конечно, и весьма много. И это не только какие-то безумные графоманы, для которых характерно мистическое мироощущение. Это вполне серьезные литераторы. Я думаю, что для…

Видите ли, Шарова следует читать независимо от моего совета, потому что это интересно. «Репетиции» — это, наверное, один из главных романов о русской истории, потому что он вскрывает ее театральную природу. Это продолжение романа Короткевича «Христос приземлился в Гродно» (или «Евангелия от Иуды»), где русская история воспринята как театральное действо. Там глубочайшая мысль Шарова о том, что русская история — это спектакль, что мы живем в обществе спектакля; это спектакль, который на одной и той же сцене в разных декорациях играется вот уже 700 лет. И главная его цель — не строительство нового общества, не созидание страны, а одни и те же эмоции, которые в этом — я считаю, что четырехактном, он…

Выше всех ставлю Короткевича. Среди поэтов — Алеся Рязанова. Но Короткевич — это один из моих любимых писателей. Не только «Евангелие от Иуды», конечно, великий роман, в чем-то предсказавший Владимира Шарова, «Репетиции», в частности. Но мне кажется, что самый яркий его роман — это «Колосья под серпом твоим» и, конечно, я, как и многие, фанат «Дикой охоты короля Стаха». Не столько фильма — я помню, мне мать эту книжку подбросила, когда мне было лет 12, как сейчас помню, на даче, как раз вечером. И ещё долго не зажигая света я это читал. Ой, это потрясающее впечатление. «Дикая охота короля Стаха» — это класс.

Магический реализм, или м-реализм, как назвал его Миша Назаренко в Киеве, применительно к творчеству Марины и Сергея Дяченок… Мне кажется, разница в том, что фантастика решает прикладные задачи, а магический реализм — это тот же реализм, позволяющий себе некоторые допущения. То есть если задачей фантастики могут быть и футурологическими, и социальными, и философскими, то задачи магического реализма прежде всего в психологическом прорыве, или изобразительная мощь такая. То есть задачи прежде всего эстетические у магического реализма, у фантастики они более прикладные, хотя то, что делали Стругацкие, я бы не назвал магическим реализмом, кроме, может быть, «Отягощенным злом», почему — не…

Домбровского, Лимонова, Драгунского (и Виктора, и Дениса) – людей, которые пишут о рефлексии человека, вынужденно поставленного в обстоятельства большого испытания, большой проверки на прочность. Вот рассказ Виктора Драгунского «Рабочие дробят камень». Денис Драгунский вообще весь способствует воспитанию уверенности в себе. Ну как «воспитанию уверенности»?» Видите, Денис вообще, на мой взгляд, великий писатель, сегодняшний Трифонов.

Я знаю очень мало примеров (наверное, всего три), когда литературный талант отца так полно воплотился в детях. Это Драгунский – Виктор, Ксения и Денис. Это Шаровы – Александр и Владимир. Это Радзинские – Эдвард и Олег. Потому что Олег и Эдвард…

Понимаете, это такой жанр — жанр высокой пародии. Высокой, потому что он приводит всё-таки к серьёзным переменам в читательском мировоззрении. И он не только высмеивает, он как бы «поворачивает полено в огне», как Шкловский это называл. Мне кажется, что действительно есть некоторая избыточность в ужасах «Сердец четырёх» при очень изящной конструкции фабулы.

Владимир Сорокин недавно в интервью Андрею Архангельскому сказал, что он не может читать современную российскую литературу, потому что всё это миры, которые уже были, пользуются чужими мирами. Я подумал сначала: как верно. А потом подумал: а сам-то? Ведь сам-то Сорокин пользуется в основном советским миром, чтобы выворачивать…