Да не было никакого единения. Их всех интересовало иррациональное — кого-то как источник творческой энергии (Летова, например), кого-то как источник философии новой, хтонической (Дугина, например). Эткинд абсолютно правильно пишет, что программа Дугина — правое правительство при левой экономике — абсолютно утопична. Мало того она фашизоидная, но она просто утопична. Не говоря уже о том, что Лимонов никогда этой всей эзотерикой и хтонью не интересовался всерьез. Мамлеев интересовался, он этим жил, хотя он тоже дистанцировался, в отличие от Головина с его экспериментами. Мамлеев был прежде всего писатель, как и Кроули, кстати.
Лимонов вообще был литератор par excellence. Он в это поигрывал, он на это поглядывал, он знал это в себе, но совершенно этим не интересовался. Он и про Летова говорил: «Егор абсолютно черный». И про Дугина говорил: «Он бородатый и скучный». Лимонов работал как реактивный двигатель: он выбрасывал из себя прежние симпатии и за этот счет двигался дальше. Он к людям относился вообще, так сказать, как к материалу, и я был для него таким материалом для написания пасквильной статьи. Я относился к этому всегда с пониманием и даже с уважением. Вот он сблизится с Жириновским, напишет гадость и дальше летит, сблизится с Дугиным, напишет гадость и дальше летит. Это такой тип, отталкивающийся от людей, не находящий успокоения ни с одной возлюбленной (он правильно писал: «Они все становятся тетками, а мне нужна вечная девочка»). Даже в старости он не стал ни сентиментален (со своей Фифи, как он ее называл), ни умиленным. Он продолжал видеть людей очень трезво и отпихивать их от себя. Поэтому говорить о каком-то единении Лимонова с членами мамлеевского кружка совершенно невозможно.
Я думаю, что действительно — у меня про это есть новый стишок — дьявол — это такой великий обманщик. Огромное количество моих бывших приятелей (слава богу, они никогда не были моими друзьями) соблазнились государственной хтонью, государственной мистикой: кто-то из них по тщеславию и честолюбию поверил, что государство будет любить адептов «русской весны», а кто-то искренне понадеялся, что дьявол сейчас откроет им великие загадки, откроет новые звуки. Или, как писал Бунимович: «И новый Глюк открыл нам новые глюки», перефразируя Пушкина.
Они ждали новых глюков, «открыл нам новые тайны, роскошные, пленительные тайны». Никаких тайн у дьявола нет — у него в сундуках, как точно показано у Александра Шарова, головешки и черепки. В алмазном сундучке мальчик находит слезы и капли росы. Никаких мы не найдем там тайн. Поэтому вся эта хтонь, эзотерика, иррациональность и культ мистики в противовес трезвому христианству — утешение недалеких и неглубоких умов. Хотя среди этих умов были и чрезвычайно любопытные люди — например, тот же Головин. Но ничего не поделаешь — это все-таки невысокая проба. Поэтому Лимонов от этого отошел, Курехин в это играл, а насколько серьезно к этому относится Дугин, понятия не имею. Мы не знакомы.
