Тот же Мелихов любит цитировать фразу Ницше: «Найти меня не штука, трудно теперь меня потерять». Сразу давайте оговоримся, что говорить о системе взглядов Ницше крайне трудно, потому что, действительно, афоризмы предполагают такое амбивалентное и полисемантическое, полистилическое толкование. У него разнообразная и довольно пестрая система идей и взглядов. Но если говорить о самых общих каких-то чертах, Ницше — это не столько система идей, сколько система ощущений человека модерна.
Было три автора-модерниста главных, которые описали состояние модерна, которые выразили модернизм. Это Фрейд, это Маркс и это Дарвин. А Ницше — это попытка философского или, если угодно, поэтического осмысления модерна, не на научном уровне, а на уровне именно ощущений.
Во-первых, в «Утренней заре», ключевой его работе, написанной в минуты наинизшего физического и навысшего творческого состояния, у него это, как ни странно, совпадало. У него там содержится признание: мир существует на инерции. Действительно, традиция умерла, бог умер, и априорности, казалось бы, имманентные вещи (мораль, например) подвергаются сомнению. Ницше позволил себе выразить сомнения человека модерна в том, в чем человек традиции сомневаться не может.
«Посторонний» Камю не понимает, почему обычные эмоции у него отсутствуют, почему он не сопереживает, почему он не эмпатичен, почему он не испытывает того, что должен. То, что я называю отсутствием предписанных эмоций и даже ненавистью к ним. Ницше говорит о новых людях, о «людях утренней зари», которые не понимают, почему надо быть добрым, и надо ли быть добрым. Почему личная воля должна быть чему-то подчинена. Смерть бога — это, конечно, метафора лобовая, и, главное, глупая, потому что нельзя принимать свое взросление за смерть бога. Это все равно что ребенок, научившись ходить, запросил бы смерть родителей. Это глупость и пошлость. На самом деле, классическая американская университетская надпись: «Бог умер. Ницше. / Ницше умер. Бог». Это как раз довольно точно. Но это конец традиции и конец детства. Конец той эпохи, когда человек был руководим. Теперь он чувствует холод самостоятельности, холод мысли, поверять все мыслью.
Да, это эра рассудочности, и для модерна как раз очень характерен нравственный самоанализ напряженный. Я бы рискнул сказать, что весь психоанализ Фрейда вырос из идеи Ницше о том, что предписанных правил больше нет, а есть попытка извлечь из себя, из собственной личности нравственные законы, скорректировать их. Совершенно прав Ницше, говоря о том, что нравственность — это естественное состояние человека, а мораль — инструмент насилия. Оформление морали как инструмента насилия он приписывает христианству. Хотя на самом деле здесь христианство ни сном, ни духом. Ницше, написав «Антихристианина», свою самую скандальную работу, как говорил точно Пастернак Александру Гладкову, «он всего лишь пришел к христианству с другой стороны». Его богоотрицание — это глубоко христианский акт. Он приписывает христианству отсутствие радости жизни, абстракцию, культ страдания, чего в христианстве нет совершенно. Это такие средневековые наслоения, которые эпоха просвещения уже начала снимать.
Потому что просвещение все равно приходило к христианству, только опять же, с другой стороны. Ницше — это реакция на слишком долгое извращение культуры, на её иссякание, на декаданс. Другое дело, что у Ницше в противовес этому возникает культ физического здоровья, культ власти (под властью он понимает, конечно, не государственную власть, а именно воление, желание, стремление реализовываться), и для него все выходит из власти, то есть самоутверждение, из жажды быть. Понятие Ницше о власти — это понятие совершенно не политическое, и гитлеризм не имеет к власти никакого отношения. Просто Ницше очень четко зафиксировал тот период, когда человечество, повзрослев, выходит на новый биологический этап.
Мы сейчас живем, собственно, в конце этого этапа. XX век со всеми его кошмарами все равно привел к появлению сверхчеловека. Другое дело, что этого сверхчеловека, когда он возник, его гомеостатическое мироздание или разного рода консерваторы и трусы (это не важно) стали постоянно запихивать в топки новых и новых мировых войн. Не успеет сверхчеловек сформироваться, не успеет модерн заявить о себе по-настоящему, как тут же ему устраивают — бац!— одну мировую войну, потому Вторую мировую войну, потом, после этого, поднимает голову исламский террор, который тоже фактически стремится развязать эту мировую войну, но у него пока это не очень получается. Права, наверное, Роулинг, утверждая, что Грин-де-Вальд был не самой страшной угрозой. Что пострашнее фашиста, который может раскаяться, ещё и абсолютное такое зло, которое просто наслаждается злом. И неслучайно Грин-де-Вальд, когда Волан-де-Морт к нему является, с презрением его выгоняет. Понимаете, фашизм ужасен. Но есть вещи, перед лицом которых фашизм покажется… Постыдится, конечно, но покажется все-таки ещё не худшим. У него хотя бы есть идеи. Он может передумать. Кроме чистого зла у него есть какие-то raison d'etre. Сейчас, скорее всего, мы сталкиваемся со злом, которое ещё страшнее.
Так что модерн все равно вызывает всяческие желания его затормозить, швырнуть его в топку новой войны. Все силы мироздания, перефразируя Маркса с Энгельсом, объединились для священной травли этого призрака. Но ничего не получится, все равно модерн состоится, так или иначе. Человечество выйдет на новую эволюционную ступень.
Сверхчеловек Ницше — это и есть догадка о том, что приходит новый человек. Сверхчеловек — это не белокурая бестия, это не противник übermensch'ей, это не белая раса. Все это вульгаризации Ницше не имеют к нему, довольно утонченному философу радости, а не деструкции, не имеют к нему никакого отношения. Сверхчеловек — это действительно творческий прежде всего человек, который раньше осваивал мир, а теперь будет его пересоздавать. Вот это превращение конкистадора в творца — это и есть та ступень, которую Ницше зафиксировал. Это все предчувствие нового человека, у которого не будет рабской морали. Не будем забывать, что именно Ницше — отец термина «ресентимент», очень точно выражаемого словом «зато». Такая утеха раба: мы самые бедные, зато мы самые духовные. Мы самые злобные, зато мы самые лучшие.
Это вот ресентимент, это самое точное описание, к сожалению, сегодняшней российской морали. Вот это то, что мы сейчас имеем. В ницшеанском представлении о генеалогии морали мораль надо разрушить именно потому, что она перестала быть этикой, а стала инструментом угнетения. Пришел новый человек, который действует не потому, что так принято, а потому, что такова его свободная творческая воля.
Закончился этап освоения мира и начался этап его пересоздания. Ницше предчувствует очень точно, что XX век будет в том числе и веком техногенного перерождения человека, что человек обретет новые способности, небывалым. Больше того, что человеком полноправным, полноценным может называться только творец, созидатель, а остальное будет технической задачей, которую сможет выполнять наука, которые смогут выполнять условные роботы.
