Мне представляется очень неслучайным сегодняшнее внимание к его творчеству. Фридрих Горенштейн — писатель, который при жизни опубликовал единственный в России рассказ «Дом с башенкой», который в «Юности» вызвал ажиотаж настоящий. Потом он больше ничего не мог напечатать. Бортанули его повесть «Зима 53-го года», которая была в шаге от публикации. Но в результате он реализовался как сценарист. Он был сценаристом Тарковского, написал «Солярис». Он написал «Раба любви» для Михалкова. Он работал для Али Хамраева. В конце концов, он написал замечательный сценарий «Ариэль» (не поставленный). «Седьмая пуля» — это тоже он. В общем, Горенштейн довольно много написал, он жил на сценарии. Он был неприятный человек, неприятный даже физически. Отталкивающей была его манера есть, говорить, его агрессия, его страшная обидчивость. Но тем тоньше, тем нежнее казалась в этой горе плоти его трагическая душа.
Я думаю, что самое исповедальное, самое по-настоящему искреннее произведение Горенштейна — это «Бердичев», замечательная драматическая повесть-пьеса о такой фанатичной партийке и при этом трогательной еврейке, всегда одинокой, Рахили. Атмосфера жизни Бердичева там прекрасная: замечательная ненависть к евреям, которые пытаются понравиться русским, которые всё время заискивают перед ними, унижаются. И вообще мне кажется, что Горенштейн недолюбливал евреев-ассимилянтов, любил иудеев и уж точно ненавидел выкрестов, они ему казались конформистами. Но суть его творчества не в этом. Хотя еврейский вопрос очень важен для Горенштейна, но он один из тех немногих, для кого еврейский вопрос — это всё-таки частный случай, одно из вечных проявлений божественной несправедливости.
По Горенштейну, мир — это неуютное место, созданное злым Богом; и задача людей — своими поступками, своими страданиями, своими победами над собой, если угодно, искупить это зло. Собственно в этом и смысл названия повести «Искупление». Я очень долго думал: а в чём смысл этой повести, про что она? Она про то, что мир, скатившийся в нравственную и в военную катастрофу, можно спасти только одним способом — когда страдания человечества и когда подвиги человечества перевесят на этих весах, тогда чаша грехов пойдёт вниз… точнее, наоборот, чаша грехов пойдёт вверх, а чаша страданий и подвигов перевесит. Нужно искупление. Людям нужно стать людьми — и тогда долгая ночь сменится рассветом. Эта концепция очень спорная, но это концепция, из которой так или иначе вытекает всё, написанное Горенштейном. Мир Горенштейна — это ад. В этом мире правит Дан, Аспид, Антихрист из его романа «Псалом». Это каратель. Каратель идёт по земле, и наказывает человечество, и разрушает всё на своём пути. И есть только один способ противостоять злу в мире — это пытаться перевесить его, пытаться его превзойти.
Об этом весь Горенштейн — вплоть до самых бытовых вещей, вплоть до рассказа «С кошёлочкой». Помните, там есть довольно-таки отвратительная старуха, которая с этой своей кошёлочкой (Горенштейн же вообще большой мастер в описании отвратительного) ходит и там прикупит кусочек мяска, там — фаршик, там — рыбки, там — яичек, творожку. Всё это описание такое мерзкое, отвратительное! Столько омерзения к этой плоти мира! Вот ходит эта старушка со своей кошёлочкой, которую и жалко, и которая противная страшно. Но потом она чувствует, что она теряет сознание в одной очереди, и попадает в больницу. И она больше всего боится, что она упустила свою кошёлочку, с которой она ходила за продуктами. А в конце дворник из её дома (по-моему, дворник) приносит ей в больницу эту кошёлочку, и она понимает, что в мире осталось какое-то добро. И вот эта смесь омерзения и сентиментальности (как у Петрушевской, но у Горенштейна резче, конечно, жёстче) для Горенштейна очень характерна.
Почему мир для Горенштейна определяется очень точно названием одного из его рассказов «Шампанское с желчью»? Да, действительное шампанское с желчью. Потому что, во-первых, мир лежит в грехе. Для этого достаточно прочитать эротическое повествование Горенштейна «Чок-Чок» — замечательную повесть именно о физической стороне любви, которая там истрактована как величайшая зависимость, величайшее рабство, грязь. Она очень хорошая, кстати. Она смешная, Горенштейн очень такой насмешливый и желчный действительно. Там замечательная история с влюблённостью главного героя в чешку, которая оказалась лесбиянкой. И она написала ему довольно снисходительное письмо, в котором сказала: «В мужчинах ничего нет. А ты вообще ничего не умеешь». И подписала: «Пусть у тебя будет красный живот»,— имеется в виду «пусть у тебя будет прекрасная жизнь, хорошая жизнь». И вот этот красный живот сопровождает его всю дорогу как символ унижения окончательного. Там действительно есть такая точная метафора, что когда подросток подглядывает за совокупляющимися родителями, он видит что-то грязное, отвратительное, что-то похожее на чавкающее мясо.
Да, у Горенштейна есть к физической плоти мира вот такое отвращение. Перечитайте «Искупление». Посмотрите, с каким омерзением там описаны вот эти клопы, которые ползают по Сашеньке, этот вонючий приблудившийся к ним инвалид, который и неплохой сам по себе человек, но как все там противны! Мать, которая протаскивает какую-то еду, вынося её с базы продовольственной. То есть омерзение Горенштейна к плоти мира и вообще ко всему вещественному просто не знает границ. И я думаю, что таково же было его отвращение к себе.
Не забывайте, что он дебютировал в подпольной литературе, в самиздате с огромным романом 1974 года «Место», главный герой которого — вот этот Гога Цвибышев — он как раз всё время… Это отвратительный персонаж. Это редкий в русской литературе (как и Самгин) роман с отрицательным протагонистом. Это человек, который железными зубами выгрызает себе место сначала в провинции, а потом в Москве, место среди людей. Но обратите внимание, что в каждом из нас живёт этот Цвибышев.
Горенштейн подтверждает всей своей прозой давнюю закономерность, что русский писатель (а он именно большой русский писатель), начав с разоблачения порока, полюбляет этот порок в конце концов. И действительно книга «Место» написана, чтобы разоблачить Цвибышева, этого нового Растиньяка, но по ходу дела Горенштейн его полюбил. Поэтому роман и заканчивается словами: «И когда я заговорил, я понял, что Бог дал мне речь, Бог дал мне голос». У него действительно Цвибышев находит своё искупление в литературе, в способности рассказать; поскольку это рассказано, оно побеждено тем самым.
Конечно, Цвибышев, цепляющийся за койко-место, за место в городе, за место среди людей, мерзок. Но давайте вспомним, какова была его биография, через какие дикие унижения он прошёл. Он здесь тоже, кстати, абсолютно протагонист, абсолютно автобиографический герой, потому что у Горенштейна отца забрали, арестовали, мать умерла по дороге в эвакуацию, он жил у чужих людей, работал то инженером на шахте, то подёнщиком. Литературой он смог заниматься более или менее профессионально с 40 лет. Страшная жизнь, которая его так обтёсывала! И она была сопряжена с беспрерывными унижениями, с настоящей самоненавистью. И поэтому, конечно, Цвибышев в конце концов стал ему нравиться, он стал его любить. И, в общем, когда заканчиваем мы «Место», мы почти оправдываем его. Хотя я думаю, что «Место» — это самая тяжёлая из книг Горенштейна. Кстати, к вопросу о том, что тяжело читается. Она читается тяжело, потому что она ещё и противная. Понимаете, всё время похож пейзаж на то, как Аксёнов в «Победе» описывает послевоенное детство: жёлтый снег, неуют, всё тело чешется. Вот об этом.
Что ещё очень важно для Горенштейна? Я о содержательной стороне, о метафизической стороне его прозы особо-то распространяться и не хотел, потому что каждый сам для себя (тут, кстати, особый вопрос о героинях Горенштейна, о женщинах) будет решать, как ему это интерпретировать. Женщина для Горенштейна — вообще существо полярное. Она, по мнению какого-то француза (не помню какого), либо гораздо лучше мужчины, либо гораздо хуже. Либо это демоническая соблазнительница, сама плоть мира, которая тебя поглощает; либо это святая, что-то ангелическое. И найти какой-то промежуточный вариант у него очень трудно, он максималист. Но философское, метафизическое наполнение прозы Горенштейна не так для меня важно, как формальное её совершенство.
Горенштейн — писатель того же класса, что и Трифонов, я думаю. И даже иногда мне кажется, что он выше Аксёнова, например. Но меня удерживает только одно: Аксёнова читать и перечитывать приятно, а Горенштейна — нет. Но «Бердичев» можно. Для меня всё-таки удовольствие в литературе — очень важный фактор. Горенштейн не приносит нам удовольствия, но он открыл одну важную штуку: он понял, что в прозе (он об этом говорил в интервью Кучкиной, и вообще много говорил) ритм важнее, чем в поэзии. И вот ритм, дыхание прозы Горенштейна, почти библейской по своей простоте и, как выражался Пушкин, по своей библейской похабности, это дыхание его прозы — лучшее, что там есть.
Когда я вспоминаю, как я писал «Оправдание», например (грех себя упоминать, но это правда), больше всего я старался выползти из-под влияния Горенштейна, его прозы, но всё равно в первых главах она очень чувствуется. И слава богу, что никто не читал Горенштейна и об этом влиянии вслух не сказал.
Горенштейн пишет очень просто. Ему присущ пафос, называние вещей своими именами. Он пишет очень безжалостно. В его прозе много канцеляризмов, много советизмов (никогда не говорит «кого-нибудь», а всегда «кого-либо»). И вообще проза такая очень советская по фактуре, по языку. Но ритм её, дыхание её безусловно библейские. Вот это сочетание советской языковой ткани и библейского ритма, библейского темпа повествования, и при этом поразительная точность называния каких-то физиологизмов своими именами — это создаёт совершенно неповторимую ауру его прозы.
Что я советую у Горенштейна читать? В первую очередь, безусловно, пьесу «Детоубийца». Эта пьеса шла под названием «Государь наш, батюшка…» у Вахтангова, по-моему, в гениальной постановке Фоменко. Это лучшая историческая пьеса, написанная в России в ХХ веке. Конечно, «Бердичев». «Зима 53-го года» — конечно. И «Искупление» как лучшую его прозу. И цикл рассказов, написанных в советское время: «С кошёлочкой», «Искра»… Очень неплохой рассказ у него (забыл, как называется) про престарелых мать и дочь. По-моему, «Старушки»… Да, «Старушки» так и называется. «Шампанское с желчью», «Последнее лето на Волге», «Яков Каша», «Ступени» и вообще все рассказы и повести Горенштейна 70-х — начала 80-х годов. Это был его пик. Это не тот писатель, который вам будет повышать настроение, но он срезонирует с вашим отчаянием и в этом смысле будет целителен.
Напоследок вот какая вещь. Горенштейном, его творчеством, его пропагандой много занимается Юрий Векслер. Но у нас катастрофа с наследием Горенштейна. У нас до сих пор не издан в России его роман «На крестцах» — двухтомная в 17 актах пьеса по времени Ивана Грозного. Мне не нравится этот роман, но там есть сцены просто гениальные. Вот когда они там все засыпают… Они обсуждают во главе с Иоанном какую-то пыточную процедуру — и вдруг все засыпают! Это так здорово сделано! Такая будничность и такой гротеск одновременно! И там вообще есть сильные куски.
Не то что не издан, а не разобран, не переведён с рукописей его последний роман «Верёвочная книга», который он считал главным своим свершением. Очень много горенштейновских текстов до сих пор просто не издано в России. Я пытался это издать, но там издательство «Слово» запрашивает больших денег, потому что они вбухали сами большие деньги в расшифровку почти нечитаемых горенштейновских рукописей. Я думаю, надо убить много времени просто на то, чтобы расшифровать оставшиеся от него рукописи. В общем, наследием Горенштейна кто-то должен серьёзно заняться. И я очень призываю, to whom it may concern, всё-таки творчество этого большого писателя вернуть большому русскому читателю.
