Левкина не стало на 68-м году жизни. Это большая потеря для русской литературы. Он в последние годы прозы почти не печатал, пик его творчества и известности пришелся на 80-е, на работу в «Роднике», да и на первую половину 90-х, когда его начали печатать в России. Потом он ушел в политологию, в политику. Левкин как раз лучшие свои проекты реализовал в «Русском журнале».
Что касается его прозы – например, сборника «Цыганский роман», который мне представляется наиболее репрезентативным. Понимаете, когда читаешь большинство российских прозаиков, обращаешь внимание на две вещи. Во-первых, видно, что автор писал без удовольствия. Это очень чувствуется: он загонял себя за письменный стол пинками, он писал потому, что надо издать очередную книгу, потому что надо каким-то образом отметиться, высказаться по теме, потому что редактор требует и читатель напоминает. Или просто потому что надо деньги зарабатывать и статус соблюдать. Эта проза не отвечает на внутренние запросы, и поэтому она ходит по кругу вокруг традиционных российских проблем.
Проза Левкина – гораздо более рефлективна, гораздо более глубока, чем 90% того, что появлялось в это время. Тут дело не в фиксации повседневных мелочей, а именно в том, как человек отслеживает себя и свои проблемы, никак не связанные ни с обществом, ни с государством, а занимается психологией zeitgeist, такой феноменологией в чистом виде.
И второе – он не зря же был учеником Лидии Гинзбург и ее младшим собеседником. Он у нее учился писать психологическую прозу – прозу, которая посвящена прежде всего анализу собственных мыслей, переживаний, надежд, крахов, и так далее.
У Левкина всегда интересно, даже если он описывает дорогу на свалку. Это интересно, потому что велика степень остранения. Это остранение не нарочитое, не индуцированное, не внушенное себе самому, а просто он человек довольно не похожий на остальных, довольно чужой в мире. Поэтому для него каждая поездка в электричке превращается в событие.
Но второе важнее и интереснее – само вещество этой прозы, ее материя. В современной русской прозе от штампов не продохнуть. Это могут быть штампы гламурные, а могут быть штампы критического реализма, штампы диалогов, мыслящей ситуации. Вещество левкинской прозы очень чистое. Слова – подлинные, и обозначают они реальность, реальность подлинную, не заемную. Он потому и не боялся описывать себя, потому что все остальное, кроме нас, уже было. Просто проза умного человека.
Вот как я слышал записи голоса Леонида Андреева, записи голоса Куприна. Чувствуется, насколько это умные люди – ни малейшей позы, ни малейшей претенциозности. Даже у Андреева – человек говорит на волнующую его тему. Вот у Куприна – удивительно умный голос, хотя он читает какой-то плохой собственный перевод стихотворный. Вот у Левкина – это умная проза. Ты все время чувствуешь разговор с собеседником, который никем и ничем не притворяется, который отбирает слова чрезвычайно точно. И ни один стиль, ни один дискурс не имитирует. Это такой жанр письма, а в письме человек, как правило, не врет.
У Левкина все время есть ощущение, что человек очень много знает, очень многое понимает, но не говорит этого вслух, потому что ему это не нужно. Конечно, это проза человека, рожденного в самом начале 60-х или в конце 50-х; человека, чей опыт взросления и созревания пришелся на 70-е годы. Это страшно интересный опыт и страшно интересное время.
