Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Что вы можете сказать о книге Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени»?

Дмитрий Быков
>100

Похоже, его автобиографическая проза продолжает и сейчас такую традицию, как «Памяти памяти» или «Лестница Якова». «Памяти памяти» – э то роман Марии Степановой, «Лестница Иакова» – текст Улицкой, кстати, очень хорошее автобиографическое сочинение, как она там танцевала за деньги и голодала, думаю, там много преувеличений, она рассказывает о себе страшные сказки. Что я думаю о романе Чудакова? Я много раз пытался его прочесть, и никогда меня не мог заинтересовать чужой опыт, хотя обаятельный автор, обаятельная жизнь, герои прекрасные – ничего не могу с собой сделать. Вот я могу читать про дядю Диккенса у Битова в «Пушкинском доме», а про деда «Ложится мгла» не могу читать, потому что это никак не корреспондирует с моим опытом, и самое главное, я не понимаю, почему мне надо это сделать. Я правда, наверное, к каким-то вещам эстетически глух, но роман Чудакова никогда не производил на меня сильного впечатления. Может быть, когда-нибудь произведёт, я никогда не закрывал для себя эту возможность, но мне кажется, что это тот случай, когда книга переоценена. Дело в том, что личные документы такие – их переоценить легко, их исповедальность очень располагает к себе. Я никогда не мог поставить себя на место автора, может быть, потому что моя жизнь слишком уж отличается от жизни этих авторов. Как писал о себе Руссо, «я никогда не встречал человека, похожего на меня, поэтому не могу зафиксировать этот тип». Иными словами, видите ли, мемуарная литература биографическая бывает жутко интересная, но только при одном условии: что человек рассказывает о себе интимнейшее, стыднейшее, предстаёт в таком виде, что ему самому тошно, но он, если это не выбросит из себя, его просто это разорвёт. Любые другие автобиографии, которые не носят характера такого исповедально-надрывного, мне почему-то читать не любопытно. Ну бывают исключения, я, например, купил там в Австралии Фрэнка Харриса, все пять томов в одном, «Любовь и жизнь». Но у Харриса интересны, вот парадокс, не его полупорнографические описания всех этих женщин, которые жутко по нём томились, которые нашли в нём своей идеал, которые потом жить без него не могли, это наивное такое тщеславие, но оно не составляет пуанты этих биографий. Настоящая пуанта – это его воспоминания о встречах с великими современниками. У него такой Уайльд, такой Шоу, такой Франс Анатоль, видно, что он это пишет с восхищением, благоговением, завистью – но пишет, как живой. Вот такие мемуары мне, наверное, интересны, но опять-таки я должен себя с кем-то идентифицировать. Я цепляюсь там за сведения об интересных мне людях. Вот про Мопассана, который мог усилием мысли вызывать у себя эрекцию. Это мне, причём Харрис был тому свидетелем, безумно интересно. А читать жизнь человека, о котором я ничего не знаю – нет, не так. Собственные мемуары – тоже, наверное, бессмысленно писать, потому что я ничего не помню. Как писала Лиза Шестакова, великая моя студентка, «такое чувство, что мир за мной обрушивается». У меня нет такого чувства, чтобы зафиксировать что-то. И потом мне кажется, что это никому не нужно, что я буду припоминать какие-то мелочи, но сейчас идёт такая эпоха, которая отметает, отрезает чуть ли не 20 веков развития человечества, на этом фоне, «что значит, он хотя бы и такой, что значит, он подумаешь, Набоков!»

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
На кого из зарубежных классиков опирался Александр Пушкин? Каково влияние римской поэзии на него?

Знаете, «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». У Пушкина был довольно избирательный вкус в римской поэзии. И влияние римлян на него было, соответственно, чрезвычайно разным на протяжении жизни. Горация он любил и переводил. Не зря, во всяком случае, не напрасен его интерес к «Памятнику», потому что здесь мысли, высказанные Горацием впервые, вошли в кровь мировой литературы. Стали одной из любимейших тем. Перевод этот — «Кто из богов мне возвратил…» — для него тоже чрезвычайно важен. Он умел извлекать из римской поэзии всякие замечательные актуальные смыслы, тому пример «На выздоровление Лукулла». Я думаю, он хорошо понимал, что в известном смысле Российская Империя наследует Риму,…

Не могли бы вы рассказать о литературе французской революции?

Если кто и предрекал литературу французской революции, то, наверное, с наибольшей степенью достоверности Вольтер. Думаю, что в огромной степени Руссо, потому что… Ну, они делали разные вещи. Понимаете, вот Вольтер расширял, конечно, тематические и интонационные границы литературы, позволяя себе вслух говорить то, что было не принято, то, что вызывало, конечно, естественные вполне обвинения в кощунстве. Между прочим, я думаю, что вся традиция французской сатиры, вызывающе неполиткорректной и кощунственной, все традиции Charlie Hebdo были, я думаю, заложены «Орлеанской девственницей», о которой даже Пушкин, при всей любви к этому тексту, отзывался довольно иронически, говоря:…

Можно ли сравнивать произведения Олега Стрижака и Андрея Битова?

Сравнивать можно все со всем, но никогда Олег Стрижак ни по уровню своего таланта, ни по новизне своей не может с Битовым сопоставляться. У меня к «Пушкинскому дому» сложное отношение, я не считаю этот роман лучшим творением Битова, хотя это очень важная книга. Но Битов постулировал, если угодно, новый тип русского романа, новый тип русского героя. Там дядя Диккенс – новый герой.

Если уж с кем и с чем сравнивать Битова, то, наверное, с «Ложится мгла на старые ступени» Чудакова, хотя, конечно, Чудаков не выдерживает этого сравнения. Хотя фигуры деда и дяди Диккенса по многим параметрам сходны. Для меня Битов – это человек колоссального остроумия, выдающегося ума, огромной культурной памяти,…

Что вы думаете о книгах Александра Чудакова? Как оцениваете книгу «Ложится мгла на старые ступени»?

Опять тот случай, когда уважаю, но не люблю, потому что люблю я совсем другие тексты Чудакова. Люблю я его работы о «Евгении Онегине» и особенно, конечно, его книгу о мастерстве Чехова, как мне кажется, с одной (с остальными я не согласен), но очень богатой мыслью о том, что ощущение объёма, ощущение жизни у Чехова создаётся оттого, что у него деталь нефункциональна; деталь нужна не для того, чтобы пояснить авторский замысел, а как у него там сказано, «детали танцуют свой отдельный балет на фоне фабулы». Вот все говорят «чеховская деталь, чеховская деталь», а он как раз доказывает, что не в ней чеховская сила, а в том, что отдельно прописан фон жизни, а отдельно — фабула. Это достаточно сложная и…

Не могли бы вы рассказать о развитии жанра исповеди — от Блаженного Августина через Жан-Жака Руссо и Льва Толстого к нашим дням? Возможна ли исповедь в эпоху инстаграма?

Видите ли, в связи с «Исповедью» Руссо Пушкин говорил, что быть искренним — невозможность физическая. И, кстати, замечал, что Руссо часто все-таки кокетничает в каких-то случаях или подвирает в свою пользу. Моменты, когда он там перед самим собой себя выгораживает, необычайно трогательны, но действительно, «Исповедь» Руссо показывает, что стопроцентная исповедь невозможна, каких бы грязных вещей ты о себе ни рассказывал. Все равно исповедь — жанр самооправдания. Могу объяснить, в чем эволюция жанра.

«Исповедь» Блаженного Августина — это беседа с богом, прямой разговор с ним. Чем дальше — тем бог меньше присутствует, «Исповедь» Руссо — это уже разговор с самим собой, «Исповедь»…

Что вы думаете о книге Анны Старобинец «Посмотри на него»? Это уже литература или ещё журналистика?

Видите ли, смерть Тома Вульфа показала, что грань между литературой и журналистикой в 20-м веке размылась, она перейдена и, в общем, литература переживает процесс диверсификации. Сейчас она может уйти либо в сказку, каково и было её изначальное предназначение, либо в документальное расследование, потому что такой компромисс — вымышленные тексты о реальных обстоятельствах — это может быть оправданным только очень глубоким психологизмом. Конечно, это литература — текст Старобинец. Это не тот случай, когда перед нами журналистское расследование.

Нет, это тот случай, когда писатель, причем прирожденный писатель, очень глубокий, рассказывает правду, рассказывает нон-фикшн о…

Как педагогические воззрения Льва Толстого связаны с его «Исповедью»? Как на него повлиял Жан-Жак Руссо?

Руссо повлиял в огромной степени, потому что вообще европейская литература, в частности Пруст, опирается на два главных текста — на «Исповедь» Блаженного Августина и «Исповедь» Руссо. Весь роман воспитания пошел от этих двух очень радикальных текстов — радикальных прежде всего по совершенно новой интонации разговора с Абсолютом, разговора с Богом, который есть у Августина, и по совершенно новой степени откровенности, которая есть у Руссо.

Я не могу сказать, что Руссо — приятный человек. И я не могу сказать, что его книга приятная. Я не думаю, что и Толстой был приятным человеком — ну, во всяком случае, лет до шестидесяти, пока его тщеславие не было окончательно удовлетворено, и он уже не мог…

Почему Наполеон считал, что без Руссо не было бы революции? Почему после Руссо неизбежно Робеспьер?

Вот это вопрос интересный. Видите, какая история? В свое время Ленин назвал Толстого «зеркалом Русской революции». Но при том, что Ленина как литературного критика я ценю довольно высоко, я бы порекомендовал переставить телегу и лошадь. Это не Толстой был зеркалом Русской революции, это Русская революция была зеркалом Толстого. Толстой поднес к лицу страны зеркало с очень высокой разрешающей способностью: она увидела себя такой и жить после этого по-прежнему не смогла.

В этом же смысле Руссо был, безусловно, предтечей Робеспьера. В каком смысле? Руссо был довольно путаным мыслителем. Он говорил чудовищное количество глупостей и был непоследовательным очень человеком. И Пушкин сам…