Тут кроме банальности трудно что-то сказать. Я уже сказал, что двадцатый век — это век тяготения масс к идолу. Но масса будет взрослеть. Нам не повезло жить в эпоху подросткового созревания массы. Но потом масса будет взрослеть, разделяться, расчленяться, усложняться, и, конечно, тяга к кумиру перестанет быть всеобщей. Это станет, скорее, частью ритуала такого, холодного. А в душе все постепенно начнут понимать, что такое Мао, что такое Сталина. Я-то о человечестве довольно хорошего мнения, просто мне кажется, что человечество сейчас переживает не самый легкий период в своей истории.
Я склонен думать, что на огромной такой антропософской (хотя я не антропософ совершенно) или, если угодно, на антропологической, антропоцентрической линии истории человечество сейчас переживает такой возраст раннего отрочества, 12-13 лет. Отсюда некоторая сексуальная озабоченность двадцатого века и его тяга к кумирам, к деструкции, к бунту и одновременно к обожествлению. Это пройдет, как проходит корь. Просто очень трудно смотреть на человечество вот с этой, общечеловеческой, если угодно, точки зрения. «Какой не думал век, что он последний, а между тем они толклись в передней»,— несколько перефразирую Кушнера. Мы все думаем, что пришли последние времена, а до последних времен нам терпеть и терпеть. Я думаю, что одно из самых печальных откровений двадцатого века,— это то, что конца света не будет, что придется так и жить, не ожидая ни всеобщей гибели, ни всеобщей расплаты, ни всеобщего торжества справедливости. Легко не будет. Придется терпеть.