Ну, видите ли, мне кажется, что здесь больше всего, если уж на то пошло, старался кинематограф, создавая образ такого несколько сусального человечного Ленина и мужественного непоколебимого Сталина (о чем мы говорили в предыдущей программе). Но в литературе, как ни странно, Ленин почти отсутствует.
Что касается чекистов, то здесь ведь упор делался на что? Это был редкий в советской литературе дефицитный, выдаваемый на макулатуру детективный жанр. И в силу этой детективности (ну, скажем, «Старый знакомый» Шейнина или «Один год» Германа), в силу остросюжетности сочинения про чекистов читались с интересом. А про шпионов? А «Вот мы ловим шпионов»? Ведь когда писали про чекистов — это же не было повествованиями о том, как они мучают, пытают, расстреливают и так далее. Нет. Это были истории разоблачения шпионов. Это были люди… Как писала, как говорила Сарнову Лиля Брик: «Как странно, ведь для нас чекисты были святые люди»,— в двадцатые годы. Поэтому представление об их святости во многом базируется, так сказать, на изначальной моральности и при этом дефицитности, такой аттрактивности детективного жанра.
А произведений о настоящих чекистах в России очень мало. Может быть, Зазубрин, «Щепка» (из ранних), по которой Рогожкин сделал фильм «Чекист», довольно страшный. Но повесть страшнее все равно. Не знаю, трудно. Вот про их быт, про то, как они работали, про то, чем они себе объясняли вот такую свою работу, как ни странно, почти ничего не написано.
Не могу вспомнить книги о чекистах, написанные изнутри,— про то, как он расстреливает днем или пытает днем, или допрашивает, а потом идет домой и пьет чай, и чувствует себя совершенно правильно. О палачах не написано, о допросчиках. Какой мог бы быть интересный роман о чекисте, которого взяли и которого допрашивает теперь тот его вчерашний коллега, с которым они курили вчера. Вот это могло быть интересно. И не просто курили, а обменивались наиболее эффективными методами допросов и пыток. А вот теперь он к нему сейчас будет все это применять. Такие истории были. И я думаю, что это могла бы быть хорошая книга. Но, к сожалению, это не написано, это остается на уровне устных преданий. Вот почему, на мой вкус, так бедна советская и постсоветская литература, по сравнению с той историей, которую она могла бы описать, которой она была свидетелем.