Были ли у России шансы на успешное развитие (по Менделееву) в первой четверти 20 века?

Пока это как статья не оформлена, но, возможно, я сделаю из него большое высказывание. Мне бы не хотелось, чтобы это воспринималось как критика Толстого. Это всего лишь догадка о том, что его переворот 1881 года и арзамасский ужас 1869-го был следствием прогрессирующей душевной болезни, которая –  и это бывает довольно часто – никак не коррелировала ни с его интеллектуальными, ни с его художественными возможностями. Есть масса душевных болезней, которые сохраняют человеку в полном объеме его творческий и интеллектуальный потенциал. Более того, он критичен в отношении этих болезней, он это понимает. Глеб Успенский прекрасно понимал, что он болен, что не мешало ему испытывать чудовищное…

Толстой эмоционально и философски шел за эволюцией своего стиля. И вся его философия, все его мировоззрение – это идеологическое обеспечение его стилистической эволюции. Такое упрощение очень понятно. Потому что усложняться до маньеризма, до определенного предела можно, но потом «нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». 

К примеру простота в пейзаже Моне «Руанский собор» – все более и более схематично. Или, скажем, простота позднего Пикасссо: «Я в 20 лет умел рисовать, как Рафаэль, но к 70 научился рисовать, как ребенок». И действительно, некоторые поздние работы Пикассо – примитивизм на грани гениальности, на грани озарения. Надо очень издали смотреть,…

Ответим по порядку. Почему общество перешло к следующей эпохе, не освоив этой? Тут были, конечно, и политические причины. Вы понимаете, что модерн, как «Ученик чародея», вызвал джинна, вызвал чудовище, не смог с ним совладать — и в результате от этого чудовища погиб. Модерн как некая пальма, которая пробила свою теплицу у Гаршина в «Attalea princeps»: он сломал себе среду, в которой он мог существовать. Модерн погиб во многом потому, что он вызвал чудовище. Могло ли быть иначе? Думаю, нет.

Что я думаю о постмодерне? Есть, наверное, штук 20 определений термина «постмодернизм». Я бы предложил такое: постмодерн (или даже в каком-то смысле я сказал бы «антимодерн», потому что «пост» всегда и…

Морис Симашко, наверное, хотя как раз это серьезная проза, не беллетристика. Дюма – вот пример исторической прозы, которую интересно читать. Честно говоря, затрудняюсь назвать. Ну вот «Джек-соломинка» – замечательный роман Шишовой, но, к сожалению, он единственный такой роман. Трудно назвать человека, который казался бы мне хорошим историческим писателем. Дрюон казался мне всегда очень скучным. Может быть, я не в свое время начал его читать. Наверное, не в свое. Наверное, это надо было лет в 12, а я его прочел в 18. Не фанат я Дрюона. А вот, кстати говоря, Моруа – у него замечательные портреты. Ромен Роллан, его исторические портреты из эпохи французской революции, по-моему, чудовищно скучны,…

Если говорить в марксистских терминах, то Революция – это, конечно, бунт настройки, потому что никакой базис не предполагал революции. С экономической точки зрения много было отсталости, кричащих противоречий, так называемых антагонизмов. Много было всего. Но Революция все равно случилась не по экономическим причинам и не по военным. А Революция случилась потому, что пальма проломила теплицу, как в «Attalea Princeps» Гаршина. 

Серебряный век – это век бурного роста плесени на окнах теплицы, время бурного роста пальм. Это страшно закрытое пространство, дико перегретое, жаркое, влажное, вызывающее лавинообразный рост этой плесени, да и даже и травки. Там два героя – пальма и…

Ну, видите ли, они… Кстати говоря, я не убеждён, что они выжили. Во-первых, огромное количество народу спилось. Во-вторых, значительная часть народу с 1972 года уехала. В-третьих, видите ли, в семидесятые годы в каком-то смысле легче было выживать — по трём причинам наиболее очевидным.

Во-первых, культурный уровень этого общества был несравнимо выше. Посмотрите, как у того же Хуциева в гребневском сценарии отражены тогдашние интеллигентские тусовки. Посмотрите, какое это общение, какие разговоры. Ведь не просто так там появляется Митта в эпизоде, появляется Визбор. Это всё — портреты знаковых фигур. Не то чтобы это настоящие Митта и Визбор — нет, это типажи. Эти ветераны ещё не просто…

Да нет конечно. Во-первых, американцы изучают, если они специализируются на литературе, и Филдинга, и Шекспира, и чуть ли не Чосера. Они очень глубоко и внимательно изучают своё прошлое, прошлое языка во всяком случае. Американская литература началась не в XVIII веке, а она продолжает английскую традицию. Поэтому говорить о том, что вот мы не изучаем современную литературу… Харпер Ли, кстати, для многих американцев сегодня такой же древнее явление, как для нас Тредиаковский, хотя умерла она в 2016 году, что для многих американцев было шоком, и для россиян тоже.

Тут дело вовсе не в том, что мы слишком глубоко изучаем литературу. Просто дело в том, что русская жизнь циклична, и не увидеть этих…

Нет, совершенно не вариант. Герой фильма «Большой Лебовски» погружается в такую спячку, из которой его пробуждает только, как вы помните, довольно абсурдная и идиотская, но все-таки встряска. «Большой Лебовски» — это, конечно, пример хорошего человека, погруженного в пивную спячку, но для меня Бриджес как раз играет этого бывшего человека с луны, со звезды, который … не могу поспешно во время эфира заглянуть в айфон и исправить имя актера, но человек, который играл инопланетянина-прогрессора, превращается — вполне предсказуемо — в славного парня. Ну это довольно печальное превращение. «Большой Лебовски» — это, конечно, пример деградации. Что же вы хотите, чтобы человек жил такой…

Я не думаю, что прямо к Ельцину. «Такой пошлости, как прямые ассоциации, я не мог себе позволить»,— пишет Антокольский о своей пьесе «Робеспьер и Горгона», вдохновленный, конечно, политической ситуацией 29-го года. Видите ли, я не думаю, что это о Ельцине. Это о тупой непримиримости, которая тогда взяла верх, о дураках, которые сегодня вдохновляются одними идеями, а вчера вдохновлялись другими. Среди фанатов Ельцина было огромное количество сегодняшних фанатов Новороссии или Малороссии. Это сторонники простых решений. А в Ельцине этого популизма было более чем достаточно.

Потому и обречены, что слишком тесно связаны со временем. Выразитель эпохи обречен погибнуть вместе с ней. Я все-таки не думаю, что Фицджеральд подходит к этому. Да, Печорин — герой своего времени, но Фицджеральд не совсем. Фицджеральд, конечно, порождение эпохи джаза, но лучший-то его роман написан после эпохи джаза, и он сложнее, чем «Великий Гэтсби». Я разумею, естественно, «Ночь нежна». «Tender Is the Night», конечно, не так изящна. Как сказал Олеша: «Над страницами «Зависти» веет эманацией изящества». «Великий Гэтсби» — очень изящно написанный роман, великолепная форма, невероятно компактная. Но «Ночь нежна» и гораздо сложнее, и гораздо глубже, мне кажется.