Мне всегда был интересен Витгенштейн, потому что он всегда ставит вопрос: прежде чем решать, что мы думаем, давайте решим, о чем мы думаем. Он автор многих формул, которые стали для меня путеводными. Например: «Значение слова есть его употребление в языке». Очень многие слова действительно «до важного самого в привычку уходят, ветшают, как платья». Очень многие слова утратили смысл. Витгенштейн их пытается отмыть, по-самойловски: «Их протирают, как стекло, и в этом наше ремесло».

Мне из философов ХХ столетия был интересен Кожев (он же Кожевников). Интересен главным образом потому, что он первым поставил вопрос, а не была ли вся репрессивная система…

Я очень сложно отношусь к Бердяеву. Но я считаю, что было в XX веке — и тоже уже об этом говорил — три главных полемики: полемика Бердяева с Ильиным, полемика Мережковского с Розановым в 1908-м году по поводу «Свиньи-матушки» и полемика Солженицына с Сахаровым (ну, как частный случай полемика Солженицына с Синявским; потому что Синявский ну как бы более opposite, более наглядно противопоставлен Солженицыну, нежели Сахаров, с которым у них могли быть общие взгляды; с Синявским они диаметрально враждебны).

Значит, олемика Бердяева с Ильиным — это самое актуальное, что есть в русской философии XX века, при том, что, строго говоря, к философии это не имеет отношения. Философия — это, все-таки,…

Это не с Толстым спор. Это на самом деле, конечно, спор с Бердяевым, с Мережковским, со значительной частью русской эмигрантской интеллигенции. Я не люблю книгу Ивана Ильина. И вообще Иван Ильин — невзирая на то, что это прекрасный мыслитель, замечательный историк немецкой философии, прекрасный знаток античности и так далее, прототип, кстати, известной картины «Мыслитель», один из героев, там он с Флоренским беседует, нестеровской картины,— при всём при этом мне не нравится Иван Ильин. Я имею право на это мнение. Он очень нравился крупным русским силовикам периода пятого-десятого годов, пока его не сменил Фёдор Достоевский, на которого идёт сейчас такая мода, которого так сейчас принято…

Хорошо вы думаете обо мне. Ни Гегель, ни Шопенгауэр не входят в круг моего постоянного чтения, но из того, что я читал, конечно, мне Гегель интереснее гораздо. Во всяком случае, гегелевская эстетика мне понятна. А пессимизм Шопенгауэра меня довольно сильно раздражает, такой стоицизм, я бы сказал. Историческая теория Шопенгауэра, подхваченная Толстым ( про равнодействующую миллионов воль), соблазнительна, но, честно говоря, мне не очень нравится. Это моя проблема, ничего не сделаешь.

Гегеля читать практически невозможно из-за трудности языка. Я же знаю его в основном в изложении гегельянцев – философии права по Ильину, который написал двухтомник на эту тему. Но это двухтомник очень…

Это сложный вопрос. Я не знаю, повлиял ли он. Больше всего на русскую культуру, кстати говоря, и зарубежную культуру тоже, повлиял Степун, потому что он писал по-немецки, потому что он свободно владел европейскими языками, потому что он был интегрирован в академическую среду. Бердяев повлиял гораздо меньше, потому что он строгим философом не был, он был, скорее, публицистом, писателем, замечательным мемуаристом, но говорить о влиянии Бердяева или Ильина достаточно сложно, потому что ведь русское философствование — это ведь не строгая наука. Это ведь не то, что Гуссерль культивирует. Это в значительной степени растекание мыслью по древу. Уж Розанов, например, умерший в России,— совсем не…

Однозначно и безусловно — Флоренский, потому что все остальные — это не религиозные философы, а религиозные публицисты. Некоторые системы точных взглядов, очень глубокие и опасные прозрения были, на мой взгляд, только у Флоренского. Ильина я не могу назвать религиозным философом, это тоже публицист, очень качественный. Я не беру сейчас строго научные его работы (гегелианские и так далее), я беру именно «О сопротивлении злу силою».