Простая душа

Для меня Флобер – абсолютно и однозначно гениальный писатель. Самая любимая моя вещь – это «Воспитание чувств», или «Чувствительное воспитание». Лучший роман о революции, который я читал; о том, что революция – одна большая подмена. Это роман о подменах: у него там гениально сведены своды: именно в момент революции герой не попадает к идеальной возлюбленной и проводит ночь с проституткой. Вот революция – это то же самое, это ночь с  проституткой. Хотя ничего не поделаешь, как писал я в одном недавнем англоязычном стихотворении: «Follow Russia’s Revolution, it’s the only solution». В общем, у меня есть ощущение, что «L’Education Sentimentale» – великий роман. «Мадам Бовари» не нуждается в…

Да нет, что вы! Понимаете, библейские аллюзии, библейские аналогии так называемого великого американского романа — а на них, собственно, держится весь Мелвилл и впоследствии вся великая американская проза — это именно амбиции молодой нации, которая осуществляет строительство страны с нуля. Мы пытаемся по библейским образцам, по прямым указаниям Господа построить страну.

Отсюда, собственно, библейские подтексты всех великих американских романов — и Готорна, и Драйзера в огромной степени. Они не всегда проявлены. Кстати, у Драйзера, как ни странно, они наиболее заметны в «Гении». У Дэвида Фостера Уоллеса. То есть великий американский роман — это всегда рефлексия на тему того,…

Все, что писал Флобер до 1855 года, то есть до более-менее прочного знакомства с Тургеневым, который на него капитально повлиял, не выдерживает никакой критики. То есть это и талантливо, и интересно, и интеллектуально, но это совершенно не оформлено. Культа формы не было. Вот этот культ формы появился у Флобера, когда он начал читать Тургенева, говорить с Тургеневым. Вот этот эстетизм, барственный эстетизм Тургенева сильно на него повлиял. До этого все было не литературой – это были такие записки.

При этом «Мемуары безумца» и вторая повесть обнаруживают, как писал Белинский, «яркие и точные искры большого таланта, сверкающие в ночной темноте». Флобер ведь этого никогда не печатал. Вы…

Во всяком случае, если вопрос стоит о цене этого преображения, оно возможно только вот такой ценой. Собственно, как у Германа в «Трудно быть богом»: что можно сделать с этими людьми? Можно умереть у них на глазах; другого ответа не существует. У Стругацких всё не так жёстко, а у Германа вопрос стоит именно так: как можно преобразовать Арканар? Умереть за Арканар; другого способа воспитания не существует. У меня есть вопросы насчёт Джельсомины, насчёт беспримесной доброты, потому что я думаю, что это скорее образ такого юродства. Но иногда именно юродивые нужны, чтобы встряхнуть мир. Как ни ужасно это звучит, приходится согласиться с Искандером, который когда-то сказал, анализируя «Простую душу»…