Ну, поборет ли слон кита — это вечный вопрос. Кому-то, безусловно, ближе Бергман с его холодом, и этот холод кажется им безусловным признаком величия. Я Бергмана не люблю, честно вам скажу, хотя его величие признаю.

Федерико Феллини я обожаю — всего, даже «Казанову». Я помню, его показывали три дня во Дворце молодёжи в 1987 году, и я три дня ходил смотреть, потому что я был абсолютно этим потрясён. Я очень высоко его ставлю. Я уж не говорю о таких шедеврах, как «Дорога»,— фильме, который начинается с невероятно высокой ноты, а дальше идёт всё выше. Как Иосиф Бродский говорил о Марине Цветаевой: «Все идут снизу вверх, а она начинает с самого верха и умудряется не сорваться потом». «Дорога» — это…

«Кровавый меридиан» я некогда читал и в переводе, и в оригинале. Кормака Маккарти — самый интересный из сегодняшних американских писателей, если не считать Марка Данилевского, которого я безусловный фанат.

Кормак Маккарти пишет настоящим, своим личным, абсолютно нестертым, очень индивидуальным и оригинальным языком. Кроме того, мне нравится его благородная мрачность и его — как сказать?— его мизантропия. Она там разлита везде. И, конечно, «Дорога» — очаровательный роман именно по ощущению постапокалипсиса. И фильм, кстати, очень хороший.

Нет конечно. Понимаете, в фильме «Восемь с половиной» содержатся пародии на фрейдистские трактовки, их там очень много. И там есть такие пародийные герои: продюсер, адвокат, психоаналитик — все, кто не дают жить главному герою. Я думаю, что единственная сцена, которая имеет отношение к детской сексуальности там,— сцена с Сарагиной, достаточно издевательская. И вообще не надо, пожалуйста, в «Восемь с половиной» искать автопортрет Феллини. Это портрет его кризиса.

И совсем придётся сказать, наверное, неприятную вещь. Я не люблю «Восемь с половиной». Я люблю там только финал. Это кризисная картина, разбросанная. Вот после такой совершенной фрески, как «Сладкая жизнь» — на мой взгляд,…

Во всяком случае, если вопрос стоит о цене этого преображения, оно возможно только вот такой ценой. Собственно, как у Германа в «Трудно быть богом»: что можно сделать с этими людьми? Можно умереть у них на глазах; другого ответа не существует. У Стругацких всё не так жёстко, а у Германа вопрос стоит именно так: как можно преобразовать Арканар? Умереть за Арканар; другого способа воспитания не существует. У меня есть вопросы насчёт Джельсомины, насчёт беспримесной доброты, потому что я думаю, что это скорее образ такого юродства. Но иногда именно юродивые нужны, чтобы встряхнуть мир. Как ни ужасно это звучит, приходится согласиться с Искандером, который когда-то сказал, анализируя «Простую душу»…