О чём повесть Джозефа Конрада «Сердце тьмы»?

Нет. Конечно нет. Писатель остается прежним. Ну, Джозеф Конрад — тут мы не можем судить, потому что Конрад по-польски ничего великого не написал, да вообще не писал; он состоялся именно как писатель англоязычный. А Набоков? Вся мелодика фразы Набокова русская. И все реалии русские. И «Ада» — абсолютно русский роман, построенный на вырицких воспоминаниях.

Нет, писатель не может, сменив язык, не может стать другим. Он может стать, может быть, в какой-то степени более технически оснащенным или, скажем, иначе технически оснащенным. Но, например, лучший англоязычный рассказ Набокова «Signs and Symbols», «Условные знаки» (не «Знаки и символы», а именно это переводится как «Условные…

Ну, самый наглядный пример — это Лермонтов и Киплинг, которые, не будучи гибридными авторами, простите за выражение, и будучи метисами, испытали сильнейшее влияние Востока. У меня в новой книжке «Внеклассное чтение» есть сравнение Киплинга и Лермонтова: Киплинг идет на Восток учить, а Лермонтов — учиться. Но оба испытали сильнейшее влияние Востока, мусульманского и индуистского. Надо сказать, что Киплинг вынес с Востока глубокую веру в предназначение белых и в их бремя, а Лермонтов вынес фатализм и глубокий скепсис относительно белой Европы, относительно белой расы, и отсюда его «Умирающий гладиатор». Это как бы умирающий Рим, который несет свои ценности на Восток, но в стихотворении «Спор»…

Ну, дело не в том, что он поляк, освоивший английский уже в довольно зрелом возрасте. Понимаете, он в ряду неоромантиков — рядом со Стивенсоном, например — выглядит довольно чужеродно все же. И он писатель другого ряда. Например, такие его рассказы, как «Шторм», они все-таки показывают соотношение реальности и штампа. И «Сердце тьмы» тоже. Он скорее разоблачитель романтического штампа. И он в этой плеяде «учеников Диккенса» действительно несколько сбоку. Джозеф Конрад — это скорее, понимаете, явление XX века. При том, что лучшие его вещи пережиты, придуманы и написаны в девятнадцатом, но он скорее писатель века двадцатого. Пожалуй, с Джеком Лондоном я бы его сравнил, из американцев. Вот такое…

Слушайте, он и не уходил, по большому счёту. И Конрад не уходил. И неслучайно «Сердце тьмы» послужило основой «Apocalypse Now» Копполы. Конрад остаётся востребованным автором точно так же, как и большинство неоромантиков. Что, Джек Лондон куда-то делся, что ли? Нет конечно. Я бы даже не сказал, что… Просто неоромантизм — это такой постколониализм, если угодно, потому что в литературе 20–30-х годов XX века очень востребованной оказалась тема бытия колоний. Лучше всех об этом писал Моэм, конечно. Здесь действительно было обаянием и дикостью некоторой. И самое главное, что это такое новое открытие мира.

Знаете, в чём симметрия? Вот была эпоха Великих географических открытий. А это — то, что…

Я перечитал один рассказ Александра Грина. Есть хороший сборник «Психологические новеллы» 1988 года, куда отобраны не самые фантастические, а самые символистские произведения Грина. Он сам называл себя не фантастом, а символистом. Туда отобраны самые парадоксальные тексты, типа «Брака Августа Эсборна». И вот там есть такой рассказ, совершенно я его не помнил. Может быть, я его не читал вовсе. «Элда и Анготэя». Этот рассказ меня потряс абсолютно, меня глубоко перепахал. Я мог бы в порядке эксперимента рассказать его завязку, чтобы посмотреть, как вы будете его продолжать.

Значит, у Грина есть гениальные рассказы, гениальные завязки, которые слабо развязаны. Самый канонический…

Ну, видите, тут собственно довольно очевидная история — тут как раз путешествие вглубь безумия. И очень сильно отличается этот фильм от литературного оригинала, от «Сердца тьмы» Конрада. Это именно… Ну, метафорически это, конечно, путешествие в сердце тьмы, это путешествие в лабиринт безумия, в глубокую человеческую психологию, бездонную. Это, наверное, самое глубокое и самое интересное произведение Конрада. Хотя я больше всего люблю «Шторм», вот этот «Тайфун», но эта вещь тоже замечательная и, пожалуй, самая фантастичная, самая яркая у него. Сердце тьмы — это ведь не конкретное безумие конкретного полковника. Сердце тьмы — это то ядро зла, то ядро безумия, которое присутствует в…

Конрад — из моих любимых, а особенно повесть «Шторм», я её люблю больше всего у него. Это, по-моему, гениальная повесть. Она такая морская, такая хорошая! Я вообще очень люблю море и всё, с морем связанное. Мне жутко нравится, естественно, Новелла Матвеева и все её морские песни. «Почему у вас так много морских песен?» И замечательный её ответ: «Потому что воды на Земле значительно больше, чем суши». Я очень люблю Грина, разговоров нет, это самое лучшее море, которое я знаю. А чистая маринистика, вроде Станюковича, мне не очень интересна. Вот Конрад — это классный писатель. Прочтите «Шторм», это замечательно.

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…