Нравится ли вам трилогия Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса»? Почему это произведение не очень популярно вне Норвегии?

Линдгрен и Лагерлеф — это не приключенческие романы, строго говоря, а это продолжение скандинавского модерна. Мне очень нравится Лагерлеф, и ее религиозные сказки, и «Нильс», и тетралогия,— нет, они замечательные. Она своего Нобеля честно заработала. Астрид Линдгрен вообще гениальный писатель абсолютно. Мне кажется, что надо было бы вам, так сказать, после двадцати читать скандинавский модерн — Гамсуна, Ибсена, Стриндберга. А что касается приключенческих текстов, то их надо читать всю жизнь, потому что ветер свежих пространств, неосвоенных континентов, новых возможностей,— все это открывает нам какие-то великолепные горизонты.

У меня довольно сложное отношения к скандинавскому детективу. Я никогда не понимал всех этих девушек с татуировками дракона. Я не понимал, что там хорошего. Но я понимаю, в чем новизна. Это реализация честертоновской мысли о том, что какой-то гранью своей личности сыщик должен близок к козлу, должен быть фриком. Как говорил отец Браун: «Все эти преступления я совершил сам». Но в своем воображении. То есть он должен быть немножко двойным агентом, немножко человеком вот с той стороны. Я думаю, что реализация этой идеи у Несбё и у остальных норвежских авторов, и датских, и шведских — везде, где я читал, я наблюдал эту близость сыщика, если не к фрикам, то к патологическим типам. Если раньше он был…

Да нет, ничего подобного: идеи эмансипации личности, идеи распада традиционной семьи, идеи некоторого экономического детерминизма, идеи предельного рационализма,— все это как раз модернистские идеи. Ленин как раз был чистый модернист. Архаика — это триумф предрассудков и именно культ консервации. Ленин с его совершенно революционными преобразованиями, с его идеями масштабного уничтожения всего старого,— это типичный модернист. Идея модерна — это идея радикального переустройства человека, идея его изначальной неправильности. Это горьковские идеи, гамсуновские, стриндберговские.

Кстати, ведь модерн — не будем этого забывать — то явление в основном северное, и более того,…

Понимаете, какая штука? Норвежская, шведская, в целом скандинавская литература в XX веке переживала примерно то же, что переживала и русская: это было воспроизводство гениальной вспышки на рубеже веков более простыми средствами. Там были действительно выдающиеся поэты и выдающиеся прозаики тоже (в меньшем количестве), но такой вспышки, как Ибсен, Стриндберг, Лагерлеф, ещё несколько имен можно назвать, начиная с Андерсена, если уж на то пошло,— такой вспышки датская, норвежская, шведская литература не переживала. Либо были выдающиеся детские тексты (это в первую очередь Линдгрен и Янссон), либо были замечательные стихи, но по большому счету это было воспроизводство: труба пониже и дым…

Самое прямое. У меня большая глава об этом в книжке про Маяка. Самое прямое влияние. Мне кажется, что Маяковский такой человек, который мало прочел, и то немногое, что он прочел, на него очень сильно повлияло. Леонид Андреев повлиял колоссально на всю драматургию мира, а особенно на драматургию российскую. Сам он тоже был под очень сильным влиянием Стриндберга и Ибсена. Конечно, Маяковский — прямое продолжение Леонида Андреева, особенно «Царя Голода». Перечитайте «Царь Голод», а потом трагедию «Владимир Маяковский». Вы увидите прямую связь. Правильно совершенно писал Чуковский, что в драматургии Леонида Андреева он не рисует, он малюет на заборе. Но театр — это же дело такое грубое, почему я,…

Видите ли, «Альтист Данилов», как рассказывал Владимир Орлов в нашей рюмочной на Никитской, был напечатан потому, что в журнале «Новый мир» печатались произведения Брежнева. И чтобы как-то спасти реноме журнала, ему были разрешены некоторые отходы от социалистического реализма. Отходы не в смысле мусора, а в смысле отступления от. В результате в журнале появились три текста: первый – «Самшитовый лес» Анчарова, второй – «Уже написан Вертер» Катаева (в котором даже Троцкий упомянут, правда, не прямо), а третий – «Альтист Данилов». Роман, который принес нечеловеческую славу Владимиру Орлову и как бы легитимизировал в России магический реализм.

Тогда принято было говорить, что Орлов –…

Ну, скандинавская литература в той или иной степени оказала влияние на всю европейскую и, рискну сказать, и на американскую литературу модерна. В первую очередь, Ибсен отдувался за всех, во-вторую, Стриндберг. Я сейчас скажу довольно парадоксальную и, конечно, навлекающую на меня всякие громы, вещь, но дело в том, что островная культура или, во всяком случае, культура, близко граничащая с морем, со стихиями, с горами, с лавинами, она по определению очень вот смертоцентрична, как заметил когда-то Гребенщиков: «Японская культура построена вокруг идеи смерти, потому что вся Япония построена на идее предела». Ну, там, куда ни шагнёшь, обязательно или извержение вулкана, или море, она вся зажата…

Любимой пьесой Сергея Колтакова был «Пер Гюнт» Генрика Ибсена. Он всегда мечтал его поставить. Генрика Ибсена он вообще ценил довольно высоко. Он любил фантастику разных лет. Он, кстати, очень любил Юрия Трифонова, высоко его ценил. Из классики, разумеется, Антона Чехова он тоже ставил довольно высоко. Ирвина Шоу и Джон Пристли из драматургии.

У нас с ним была общая любимая пьеса Уильяма Шекспира «Троил и Крессида», хотя он очень любил, конечно, свой моноспектакль по Гамлету, очень удачный. Но помимо Гамлета (это уж общее место) ему нравились черные комедии. Кто ему нравился из современной прозы и поэзии, затрудняюсь сказать. Но он и сам писал очень хорошие стихи, и, кстати говоря,…