Не могли бы назвать трёх сильнейших мастеров короткой прозы?

Денис Драгунский об этом хорошо писал. Искать везде травму – значит, ставить себя в позицию жертвы, он от этого Бродского предостерегал. Если говорить серьезно, то я не люблю, когда появляется волапюк. Когда появляется система переименований. Когда вместо «стиль» говорят «письмо». «Посттравматическое письмо». Когда сводят все к проблеме гендера или к проблеме травмы, или к фрейдизму, к марксизму. Иными словами, когда одним ключом, в данном случае отмычкой, пытаются отомкнуть все двери. Ну это такое же  отношение к этому всему у меня, как у Набокова фрейдизму, когда тоже пытались все притянуть… Озеро обозначает то же самое.

Знакомиться надо в любом случае, потому что это расширяет ваш кругозор. И с Нагродской надо знакомиться, и с Вербицкой надо знакомиться. Надо ли читать роман «Гнев Диониса»? Надо.

Вспомним историю – Нагродская была дальней родственницей Панаевой, и у нее хранились черновики Некрасова. А надо было их выманить каким-то образом рукописи. Чуковский – а он готовил полное собрание – начал торговаться, но ему ничего не обломилось. Подошел Бабель и сказал: «Вы неправильно все делаете». В итоге Бабель пошел и вернулся со стопкой черновиков. «А как вы это сделали?» «Я начал ей хвалить роман «Гнев Диониса». Я час ей расписывал, что она – новый Достоевский». «Да? Но ведь этот роман полная…

Я перечитал один рассказ Александра Грина. Есть хороший сборник «Психологические новеллы» 1988 года, куда отобраны не самые фантастические, а самые символистские произведения Грина. Он сам называл себя не фантастом, а символистом. Туда отобраны самые парадоксальные тексты, типа «Брака Августа Эсборна». И вот там есть такой рассказ, совершенно я его не помнил. Может быть, я его не читал вовсе. «Элда и Анготэя». Этот рассказ меня потряс абсолютно, меня глубоко перепахал. Я мог бы в порядке эксперимента рассказать его завязку, чтобы посмотреть, как вы будете его продолжать.

Значит, у Грина есть гениальные рассказы, гениальные завязки, которые слабо развязаны. Самый канонический…

As for me, то с «Долины совести». Могу сказать, почему. Самая реалистическая конструкция при абсолютно фантастическом антураже, самая глубокая психология и самая сильное, убедительное, обаятельное описание любви. Понимаете, дело в том, что мы очень часто с любовью путаем зависимость. Иногда физиологическую зависимость, иногда – психологическую. Это такие формы абьюза. Они интенсивно, талантливо, тонко плетут эту сеть, иногда совершенно бессознательно. И вот вы уже оплетены, вы уже не можете сделать и шага. Это не любовь, это зависимость или созависимость.

Вот у Марины с Сережей (Сережа был профессиональный психолог) замечательно проведено это различие. А…

Выбор-то большой. Но если говорить именно о германоязычной прозе тех времен, на первое место я бы поставил Лео Перуца — австрийца, еврея, такого интересного продолжателя линии Кафки и Майринка, но при этом он строгий реалист. Хотя его произведения и выглядят фантастическими, но всегда появляются какие-то замечательные, вполне рациональные обоснования. Перуц — самый изобретательный сюжетостроитель, самый тонкий и при этом самый сухой, безэмоциональный рассказчик. «Снег святого Петра» или «Маркиз де Боливар», или, уж конечно, всемирно знаменитый и превозносимый «Мастер Страшного суда» — это великая проза. Проза человека, который как-то странно переплавил кошмары двадцатого века,…

Эпатажа я не враг. Ну, я не знаю, в какой степени эпатер Лимонов, но я очень люблю его прозу. Эпатаж как самоцельный, эпатаж ради эпатажа, ради футуризма — ну, это мне скучно было всегда. А так-то, в принципе, такие эпатажные зачины, как, скажем, первые пять страниц романа «Города и годы», мне всегда представлялись эталонными. Да я и физиологизм скорее склонен уважать, если это хорошо написанный физиологизм. Понимаете, одно дело — физиологизм в исполнении Дениса Драгунского, и тогда это шедевр; другое дело — физиологизм в исполнении Юрия Полякова, и тогда это то, о чем сказала Новелла Матвеева:

Не записывай рык на пластинки
И не шли к отдаленной звезде,
В серебристую дымку…

Во всяком случае это человек, значительно опередивший своё время. Он как раз человек очень традиционной культуры, он индус, но он как раз показал (вот это великолепная догадка Верна), что, непосредственно шагая через головы современников, будущее прорастёт из архаики. Вот корни русского модерна, например, в иконе, корни русского авангарда в XVIII веке. И капитан Немо — человек предельно традиционной культуры, который вот так шагнул в будущее. Может быть, как раз низкий старт архаической культуры является лучшим стартом для прыжка в будущее. Ну, как японцы, например, как Акутагава, который, отталкиваясь от традиции, улетел так высоко. Да, наверное.

Нет, произведения Акунина являются высокой пародией на тексты русской классической литературы, в частности, на «Штабс-капитана Рыбникова» в «Алмазной колеснице». Тут вот какая вещь. Все писатели, имеющие амбиции учительские, до известного момента пишут паралитературу или беллетристику, чтобы сделать себе имя. Сделав это имя, они осуществляют более серьезные замыслы, начинают проповедовать.

Это, знаете, как Веллер как-то, в свое время, чтобы привлечь к себе внимание, написал несколько совершенно порнографических рассказов, они, значит, попали в редакции журналов, а еще они были в таких папках ядовитого цвета, и имя Веллера запомнилось. После этого серьезные тексты, которые…

Это роман Звево, которого на самом деле звали Этторе Шмиц, который всю жизнь вынужден был прослужить таким достопочтенным коммерсантом, а написал под псевдонимом действительно несколько выдающихся романов, которые очень высоко оценил Джойс. «Самопознание Дзено» — оно не Дзено, а Зено, строго говоря, по-итальянски «La coscienza di Zeno». Это очень хороший роман, я его читал. И всем я его рекомендую. Чем он мне нравится? Этот автор настаивал на праве слабого человека оказаться в героях романа. Ну, не сказать, конечно, что это человек без свойств, а это человек без воли. И вот эта драма безволия там подробно рассмотрена.

Это походе немного на Вальцера. Меня тут спрашивали про Вальцера, как я…

Ну, такое бывает. Такое случается. Значит ли это, что не надо быть добрым — да нет, это просто значит, что не надо бисер перед свиньями метать. Понимаете? Не надо закармливать людей своей добротой, доброта должна быть избирательна, но первый позыв — это все-таки сострадание. Стану ли я меньше сострадать кому-то из-за неблагодарности, из-за глупости? Это все равно, если спрашивать: станете ли Вы поддерживать Сенцова после того, как вы поддерживали Савченко, а вот Савченко оказалась такая. Во-первых, она оказалась ровно такая, какой и казалась, безбашенный герой. А во-вторых, да, стану всех поддерживать: кто сидит в тюрьме, я всех считаю достойными сострадания. Во-первых, потому что очень часто…