Коротышки с Земли по отношению к коротышкам с Луны из книг Николая Носова «Незнайка на Луне» — прогрессоры?

Ну, «Незнайка на Луне» — по-моему, довольно скучное произведение, более того, довольно примитивное. А что касается Гашека, то о нём можно было бы сделать отдельную лекцию.

Я в детстве пытался читать эту книгу, меня оттолкнула её грязь. Сейчас она меня восхищает, я её регулярно перечитываю. Не грязь восхищает, а то, как книга сделана, то, как она построена. Это «Дон Кихот» XX века, главный чешский эпос, где Дон Кихот и Санчо Панса в одном лице. Меня тут, кстати, спрашивают, действительно ли я думаю, что Швейк идиот. Он идиот в высшем, в нравственном смысле. Он действительно не очень способен к эмпатии, к сопереживанию. Он — мещанин. Он такой милый (помните, говорит о нём всё время Гашек?) Он —…

Кир Булычев был попыткой большого, взрослого фантаста, замечательного сюжетчика выжить в детской литературе. Конечно, Булычев знал, понимал и мог больше, чем позволялось советскому писателю. В этом плане, может быть, он не отличался такой интеллектуальной мощью, как Стругацкие, но он обладал, безусловно, великолепным сюжетным мастерством. И потом, знаете, Булычев был абсолютно человечен. Вот если Стругацкие, как и всякие модернисты, были абсолютно несентиментальны, то Булычев, мне кажется, был человеком большой сентиментальности, чуткости, пронзительной печали о человеческой участи.

Интересная, кстати, это тема. У Стругацкий интеллектуальная мощь такова, ужасы,…

Это чудо. Это нечто нерациональное и непонятное. По мысли Бориса Натановича Стругацкого, человек проверятся подготовкой, своей способностью реагировать на иррациональное и при том непонятное. Павианы — это то же самое, что и инцидент в Малой Пеше из «Волны гасят ветер»: помните, когда повалили через заборы странные существа. Кому-то они показались несчастными, вызывающими жалость, кому-то они показались счастливыми и пушистыми, а кому-то страшными кулями, полными ужаса и тревоги.

В «Жуке…» убийство — это следствие мысли о том, что тайная полиция, если она есть, обречена убивать. Так это формулировали Стругацкие, так сформулирую и я. Во всяком случае, страх, экселенция перед Абалкиным,— это, конечно, страх перед люденом, перед будущим, и мы не знаем происхождения эмбрионов. Поэтому ему проще убить Абалкина. Он не знает, что будет. Может быть, Абалкин сейчас эти детонаторы возьмет и уничтожит человечество. Правда, у нас есть косвенное свидетельство, у нас есть Корней Яшмаа, который не собирается ничего взрывать, который тоже из эмбрионов, который действует в «Парне из преисподней», который абсолютно нормальный землянин. Да, но Абалкин не нормальный землянин, Абалкин —…

Нет. Ну, слушайте, почему же? Во-первых, религия в мире Стругацких присутствует. И как справедливо замечал Борис Натанович, это идея Странников. Идея Странников не получила разоблачения у Стругацких. Мы так и не знаем, кто подбросил детонаторы (они же эмбрионы) в «Жуке в муравейнике». «Дело тёмное»,— повторял Борис Натанович. И кроме того, мы никогда не поймём по-настоящему, а что же собственно такое мальчик и девочка в «Бессильных мира сего». Вполне возможно, что какое-то божественное начало есть именно в них. «Зачем нам Странники?— спрашивал Стругацкий в последние годы.— Ну, видимо, зачем-то нужны». Потому что идея оказалась бессмертной.

И у меня есть такое сильное подозрение, что…

Видите, насчёт «не самого удачного романа» — это, конечно, известное роскошествование. Потому что, конечно, на фоне «Улитки» или «Пикника», действительно, «Остров» не первый класс, но и не второй всё-таки (какая-то должна быть цифра между 1 и 2). А потом, Бондарчук совершенно правильно замечает, что «Остров» — та вещь, с которой нельзя расстаться. В конце концов, его «Притяжение» — это просто «Остров», переснятый глазами Рады Гаал (что, по-моему, совершенно очевидно), и это очень интересно. Просто Меньшиков сыграл Фанка… Меньшиков сыграл Мерзликина.

А что касается Стругацких — они тоже не избавились от этой проблематики. После «Острова» понадобилось написать «Жука в муравейнике» и…

Ну, если бы я знал, как лечить эту болезнь, уже бы я, наверное, решил главную проблему человечества. Есть намёки, как мне кажется, в романе «Трудно быть богом» и в фильме Германа: как может Румата спасти Арканар, можно ли вообще спасти Арканар, и есть ли у спрута сердце? Единственное, что можно сделать для этих людей,— это погибнуть у них на глазах. Ничем больше их не проймёшь. Я могу вас утешить одним. Как мне кажется, жестокость ради жестокости нравится очень небольшому проценту, очень небольшому количеству людей, а большинство людей — всё-таки здоровые. Жестокость — это душевная болезнь, и я совершенно с этим солидарен.

И потом, вот что ещё хорошо. Понимаете, мерзавцы с большим трудом…