Конспирологический роман — это попытка архаики, попытка отмирающей вертикали осмыслить приход нового. И приход нового никогда не воспринимается как дело рук Божьих. Собственно, и Христос никогда не воспринимался как сын Бога, а воспринимался как результат заговора. Так его воспринимали Каифа и прочие, Синедрион. Он хочет разрушить храм, он хочет скомпрометировать иудеев. Он нам, и без того страдающим от римского владычества, еще хочет добавить политических неприятностей и проблем.
Вот у Стругацких была такая любимая мысль, что будущее всегда беспощадно по отношению к прошлому. Это так. Оно беспощадно просто потому, что оно его сминает. Но ведь и прошлое беспощадно по отношению к будущему. Понимаете, ведь когда Банев смотрит на Зурзмансора и с ним разговаривает, он видит в нем не жертву. Он видит в нем опасного заговорщика, опасную силу.
И только у Банева, кстати (ну, может, у Квадриги) возникает очень здравая мысль — что мы-то думаем, что это мы обнесли их колючей проволокой. А может быть, это они нас загородили? «Вы думаете, они нас посадили? Да они нас спрятали!» Вот это ощущение, что будущее внутри какой-то скорлупы, внутри резервации плетет тайные заговоры, чтобы однажды вырваться и хлынуть оттуда…
Кстати, правильная мысль. Юлия Латынина тоже воспринимает христианство как заговор. Но это потому, что Латынина в своей книге стоит на позициях языческих. Потому что язычество знало науки, а пришло христианство и отменило науки, искусства. Вот такой консервативный взгляд, который вдруг возникает у Юлии Латыниной. Это интересно как художественный прием.
Возвращаясь к теме конспирологического романа. Значит, как всегда, есть непременный набор фигур. Вот Ольга Фрейденберг в «Поэтике сюжета и жанра» — на мой взгляд, книге более значительной, чем все достижения формалистов — пришла к выводу, что история рассказывается всегда с постоянным набором персонажей. Как спираль хромосомы, спираль ДНК или спираль любого белка может быть уложена единственным способом, или несколькими строго определенными способами, так и история укладывается в такую спираль, в такую пружину. И в ней одни и те же персонажи.
Скажем, почему в истории о кукольном театре, или вообще о рабском, крепостном театре в «Золотом ключике» и в «Слепой красавице» у Пастернака есть обязательный тип двух бродяг? Алиса и Базилио и двое побирушек у Пастернака. Почему он? Не знаю. Эмпирически зачем-то нужно. Точно так же и в каждом конспирологическом романе есть 5 обязательных категорий.
Во-первых, медиатор-женщина. Потому что она мечется между старым и новым миром. И в том, и в другом она одинаково своя. Можно ли рассматривать, кстати, с этой точки зрения в качестве конспирологического романа «Волны гасят ветер»? Нет, конечно. Это Каммереру так кажется. И Каммерер, честно говоря, не очень понимает роль Аси Глумовой. Он пытается через Асю Глумову как-то вскрыть психологию Тойво, но не может этого сделать.
Второй такой герой — это представитель национального, социального или, может быть, если хотите, сексуального меньшинства, который надеется, что этот заговор принесет ему свободу. Он, как правило, в конце концов делает правильный выбор и становится на позиции архаического большинства. Это как этот художник в стиле рюсс, который действует в «Чего же он кочет?», в котором угадывается Солженицын, который всё-таки не совсем советский, но наш.
То есть, иными словами, это герой как в «Апокалипсисе» у Мела Гибсона. Герой, который не свой, который провинился перед своими, жрецы хотят его убить. Но он понимает, что испанцы сделают хуже. Потому что испанцы вообще его за человека не считают. Вот в качестве иллюстрации этой концепции — грех на себя ссылаться, но свое стихотворение «15-я баллада» («Я в Риме был бы раб») я вам рекомендую. То есть это такой раб, который поссорился со своими, но пришли еще более чужие, и он встал на их сторону.
Дальше следующий непременный герой конспирологического романа — это, условно говоря, твердый искровец, махровый ленинец, железный консерватор, который раскусывает этот заговор, или считает это заговором, или гибнет в процессе раскрытия этого заговора. Вот это такой персонаж вроде Булатова в «Чего же он кочет?» Или есть разные полицейские в «Кровавом пуфе». Они вроде понимают, что их дело обречено, но, тем не менее, они стараются.
4-й герой — это плохой модернист. Модернист, который становится на сторону вот этого будущего именно потому, что он легко продается. Потому что он наивно верит, что вот придут большевики, придет советская власть, будет свобода творчества, и он наивно это дело приближает. Он сам не понимает, какие это будут ужасы.
Вот сегодняшние наши эти самые во главе с Артемом Шейниным (хотя чего он может быть во главе?) все кричат: Вас навальнисты заманивают лозунгами, а вы будете при них рабами! Вы будете людьми 2-го сорта!». Да вы посмотрите, за кого вы держите аудиторию, во что вы сами ее превратили! А то у вас сейчас все люди 1-го сорта. Нет, «останься нашим рабом, потому что там ты будешь вообще никто». «Для наших я изгой, но всё-таки для них я просто ничего». Это такая логика.
Искренний модернист обязательно падет жертвой. И, кстати говоря, это не лишено определенной исторической верности. Потому что да, Маяковский пал жертвой той революции, которую приближал. Большинство русских модернистов либо сбежали, либо переродились, либо погибли. Бывает. Но 10 минут они дышали воздухом свободы, а это иногда оправдывает для человека всю жизнь. Это всё равно, что любовнику говорить: «Смотри, она станет сварливой старухой».— «Но пока она станет сварливой старухой, я с ней узнаю несколько небесных минут».
И 5-й такой типаж (часто автор) — это хладнокровный наблюдатель, который смотрит со стороны. Как у НРЗБ в диалоге «Чья правда?»: за кем сила, за тем и будет правда. Это нейтральный наблюдатель, который пытается, глядя со стороны, просто отнаблюдать процесс. Он всегда самый умный. Условно говоря, это Камилл в «Далекой радуге».
