Правда ли, что вы читаете прозу Юлии Латыниной, Сергея Лукьяненко и Захара Прилепина только потому, что находитесь с ними в хороших отношениях?

Георгий, мне эта книга интересна, но я в ней ни с чем не согласен. Подход Латыниной к христианству — это такая любопытная крайность ее мировоззрения. Хочет она видеть в Христе вождя невежественной и агрессивной секты — это ее право. У меня другой Христос, у меня другие представления христианстве, у меня другие представления о роли апостола Павла.

Но то, что это совпадает с какими-то представлениями вашего знакомого раввина,— здесь нет никакого дива. Для меня христианство — это лучшее, что создала человеческая история. А другие люди думают иначе, и я никоим образом не могу с ними спорить. Мне Латынина интересна во всем, что бы она ни делала. И мне вовсе не надо с ней соглашаться. Я ценю ее стиль,…

Я очень люблю Юлию Латынину – и как человека, и как писателя. Ее самым удачным романом мне кажется «Промзона», потому что она самая смешная, там очень много иронии, при огромном количестве технических деталей. Да и финансовая история там очень тщательно проработана. Но она насмешлива, она иронична, там замечательный образ того самого народа, пассивно все созерцающего.

Да, я люблю ее китайский цикл, но он все-таки для меня тяжеловат. Я не верю в экономическую фантастику. «Земля войны» неплохой роман, но «Промзону» я читал просто с наслаждением. 

Из нон-фикшна – здесь я не знаю. Ее книга об Иисусе очень содержательна, но она меня не убеждает, да и профессиональная критика в ее…

С работами Фромма знаком, но мне кажется, что как раз идеальных потребителей я там не вижу. Работы Фромма не об этом. Что касается общества идеальных потребителей, мне близка мысль Сергея Лукьяненко, что идеальные потребители — это вампиры, а отсюда — мода на вампирскую сагу. Вампир не стареет, вампир всегда гламурен, ничего не производит, а только потребляет, в том числе и чужую кровь. Общество идеальных потребителей имеет свои плюсы, как ни странно, потому что, как показала в свое время антиутопия Стругацких «Хищные вещи века» в этом обществе агрессивность, агрессивные инстинкты несколько снижены. Там выше доверие, там больше любви. Они же идеальные потребители искусства, сами они не творцы,…

Писатель прежде всего, потому что это включает в себя и все остальное. Неинтересно писать, если ты не думаешь, неинтересно читать, если нет философской подоплеки. Для меня Латынина — крупный интересный писатель. Людей, которые относятся к ней пренебрежительно, я тоже предпочитаю игнорировать, потому что эти люди не знают и не умеют десятой доли того, что знает и умеет она.

Тут, кстати, недавно был день рождения Александра Эткинда, моего, наверное, любимого современного филолога и писателя. Многие пишут, что Эткинд сомнителен в фактографическом отношении. Выискивать у Эткинда фактические ошибки любителей очень много, особенно из таких частных, незначительных, узких сфер, в…

Отечественных — нет, не могу. Мне кажется, единственный советский, по-настоящему фантастический фильм — это «Прикосновение» Мкртчяна, триллер советский. Не знаю, в чистом ли виде это фантастика, но это фантастика, конечно. Мне очень сомнительным кажется сегодня сам посыл экранизировать фантастику, потому что это имеет смысл делать не ради приключений, не ради трюка, а ради концепции, как это сделал Герман в фильме «Трудно быть богом». Его нельзя, конечно, назвать фантастическим, потому что он больше и шире любых определений, но это одна из моих любимых картин. А вот «Черновик» я не видел, я не знаю, зачем это сейчас экранизировать. Мир Лукьяненко довольно сложный. И идеи Лукьяненко в…

Я читаю регулярно их. Я многое забываю, потому что у меня вообще не очень хорошая память на фабулы, а только главным образом — на такие выражения, описания или какие-то резкие диалоги. Но Серёжа Лукьяненко (я уж могу себе позволить так его называть по старой дружбе) наделён очень счастливым даром — писать увлекательно. Вы можете это потом считать какой угодно ерундой, но пока вы не дочитали — вы не оторвётесь. И у него, я помню, кажется, в «Сумеречном Дозоре» этот страшный сон про то, что делить на ноль нельзя,— это один из самых замечательных эпизодов, хитрых. Он умеет и страшно написать, и увлекательно. И вообще Лукьяненко — большой молодец.

Их эволюция абсолютно закономерна. Другое дело, что эта эволюция не закончилась. Мне кажется, что и Прилепин, и Лимонов от лояльности уйдут. Станут ли мне их взгляды нравиться больше? Вряд ли. Потому что если они и критикуют сегодня Путина, то это критика справа, а не слева, условно говоря. Вы знаете, как на известном плакате: «Мы критикуем Путина не потому, что он слишком Путин, а потому, что он недостаточно Путин». Ну, есть такая фраза.

На самом деле в основе этих взглядов (допускаю, что бескорыстных, и почти уверен, что бескорыстных) всегда лежала всё-таки некоторая апология дикости, некоторое недоверие к гуманизму, некоторая апология дворовых ценностей по сравнению с ценностями…

Это интересная мысль, конечно, но «Вейская империя» — это «Трудно быть богом», написанная женщиной (вот что очень важно), потому что больше деталей. «Трудно быть богом» — это книга с огромной степенью обобщения, а «Вейская империя» — это цикл с огромной степенью детализации, практики, конкретики. Не хочу сказать, что это более мелочная книга. Нет, она не мелочная. Просто это «Трудно быть богом», написанная не с мифологической, не с теологической, а с социально-экономической стороны. Вот у Юлии Латыниной такая специализация. Мне это очень нравится.

Они абсолютно такие же, как были. Я избегаю с Прилепиным споров о вещах, в которых он меня не убедит и в которых я не смогу его убедить. Это неинтересно.

Мне кажется, что впереди у Прилепина очень интересная эволюция, поскольку я соотношу его определённым образом с Горьким. Он, по-моему, находится на середине интересного пути. Другое дело, что иногда его жутко заносит. Он говорит: «Вот Быков не захотел быть поэтом большинства, а большой поэт может быть только поэтом большинства». Ага!— скажу я. Особенно, конечно, Мандельштам в 30-е годы, особенно Бродский в 60-е. Поэт всегда становится поэтом большинства лет через 10—20, иначе он не поэт, иначе он не опережает время,— и тогда о нём нечего и…