Я много мог бы говорить о «Метеоре» — ключевой книге Чапека, одной из главных для него, значительной части философской трилогии. Дело в том, что именно «Метеор» был прототипом романа Ондатже «Английский пациент», где делается попытка реконструировать путь, приведший человека к катастрофе. Роман, в свою очередь, восходит к рассказу Горького «О тараканах», где пытаются реконструировать судьбу мертвеца, лежащего на ночной дороге в лесу. Но мне кажется, все-таки, что самое значимое произведение Чапека — это, во-первых, его драматургия: «R.U.R.», «Мать», «Средство Макропулоса» и в огромной степени «Война с саламандрами», которая даже в Википедии названа самым значительным его произведением.
Понимаете, этот роман считается антифашистским, но является ли он антифашистским — большой вопрос. Он, конечно, вдохновлен сценами массового безумия и надвигающейся войны, тут и разговора нет. Но можно ли сказать, что в образе Верховного Саламандра есть черты Гитлера — нет, не думаю. Это роман о том, что человечество обречено, и почему оно обречено, есть ли для него выход. Чапек этого выхода в романе не нашел. Ведь понимаете, этот роман органическим образом встраивается — и в этом его особенная актуальность — в цепочку текстов, порожденных Уэллсом. Я бы и назвал Чапека таким восточноевропейским Уэллсом, чешским, продолжателем этой великой линии. Уэллс написал «Остров доктора Моро» о том, как можно превратить зверя в человека, через боль, через внушение закона, через знание закона. Оказалось, что нельзя, потому что пума, которую Моро оперирует в финале, оказалась самым жестоким из его творений. Дальше возникли «Собачье сердце», которое в одном ряду, «Человек-амфибия» беляевская, «День гнева» Гансовского, «Разумное животное» Мерля. Где пролегает грань между зверем и человеком?
И вот Чапек в своем сугубо уэллсовском романе рисует такую картинку: там есть якобы уцелевшие гигантские саламандры, которые обладают речью, которые ничего не производят, которые, в сущности, идеальные рабы. И человечество начинает поставлять им орудия труда, начиная с капитана Я. ван Тоха, который дал им ножи, чтобы они вскрывали устрицы, раковины добывали, жемчуг. Ну и постепенно эти новые гастарбайтеры, если угодно, новые рабы чудовищно расплодились, стали отвоевывать у людей отмели, стали затоплять острова — Британии грозит полное затопление. И действительно, если человечество в какой-то момент делегирует все свои права и обязанности рабам — неважно, механические это будут рабы, или это будет третий мир, который поставлен на службу первому и второму,— не станет ли оно в какой-то момент заложником этой ситуации? Вот какую ситуацию провидел Чапек. И я боюсь, что эту ситуацию мы сегодня уже получаем. Потому что большую часть работ делают за нас. И не станут ли эти люди хозяевами?
Ситуация бунта машин впервые в «R.U.R.», когда его брат, художник, кажется, Йозеф, не помню точно, придумал слово «роботы», грунтуя холст, между делом, Чапек предложил назвать из «лаборжами», а брат его, тоже Чапек, сказал: «Нет, пусть будут роботы». Появилось слово «робот», и тут же бунт машин был переделан Алексеем Н. Толстым в пьесу аналогичную. Конечно, бунт средств, бунт этих как бы подпольных делателей, загнанных в подполье, как у Ланга в «Метрополисе»,— это то, чего Чапек боялся. И это то, что может наступить сегодня. Пародийную, короткую версию этой истории можно найти у Шекли, в «Армагеддоне». Это маленький рассказ, там люди, в роковую минуту борьбы с силами ада, выпустили вместо себя роботов. И в результате роботов взяли на небеса. Они были восхищены на небеса. Это довольно распространенная и довольно реальная угроза. Дело в том, что как только человечество препоручит все главные, грязные, сложные, трагические работы другим, эти другие рано или поздно возьмут власть. Потому что противопоставить им что-то дряблое человечество не сможет.
Я боюсь, что и засилье мигрантов, которое многим кажется опасностью для цивилизации, и масса расистских спекуляций на этом,— это следствие того, что в какой-то момент белый человек свалил с себя огромную часть бремени белых. Под «бременем белых» подразумевается, конечно, не колонизация, а ценности труда, экспансии, ведь то человечество, которое показал Чапек,— это прежде всего человечество разлагающееся, человечество дряблое. Там приводится мнение Шоу, пародийный кусок, немножко похожий на платовновский «Антисексус»: «Отзывы великих людей о саламандрах». И там выдуманный Шоу говорит: «Конечно, у саламандр есть бессмертная душа. Это и отличает их от людей».
Чапек показывает в этом романе цивилизацию Запада, утратившую свою бессмертную душу, утратившую свою фаустианскую, если угодно, направленность. И тогда — ведь понимаете, в чем дело?— моральная правота за саламандрами. Другое дело, что саламандры ничего не производят сами. Но, вполне возможно, что появится со временем саламанадра-плюс, саламандра-гений, которая станет творцом, которая вытеснит человека. И вот идея Чапека была довольно проста: как только человечество откажется от поиска ради комфорта, откажется от движения ради, условно говоря, мирного обывательского существования, вот тут же его и вытеснят. Потому что как инструмент, как орудие оно не совершенно. Более совершенны рабы, более совершенны машины, более совершенны саламандры. Война с саламандрами — это, если угодно, война с будущим, но с тем будущим, которое делают рабы, автоматы.
Чапек вообще очень крупный писатель-интеллектуал, замечательный стилист. Его «Рассказы из левого и из правого кармана», его детективы, его фельетоны,— это первоклассная гротескная сатирическая литература. Я бы обратился и к его пьесе «Мать», которая, на самом деле, очень важную вещь постулирует: когда мать в конце этой пьесы снимает со стены винтовку, отдает последнему сыну и говорит: «Иди»; «Дети, маленькие шалунишки, там убийства детей»,— говорит она, и, узнав о нем, она снимает винтовку со стены и отдает последнему сыну, говоря: «Иди».
Это очень важный момент в развитии европейского гуманизма. Чапек понял, что в какой-то момент цивилизация обязана будет вступить в бой с фашизмом, потому что толерантность с ним не работает. Гуманисты могли бы с ним уживаться, но фашизм не хочет уживаться с ними. Поэтому пафос Чапека — это такой пафос социальной ответственности. В конце концов, это пафос фильма «Догвилль», где главная героиня в конце говорит: «Некоторые вещи надо делать самому». Не удастся избежать войны, как это ни ужасно.
Надо сказать, что мышление Чапека, во всяком случае, в некоторых сочинениях, вертится вокруг проблемы человека, вокруг того, что есть человек, и в частности, вокруг проблемы бессмертия. Мне кажется, что самая острая и самая талантливая его пьеса, самая яркая, из которой был сделан замечательный фильм с Гурченко, «Рецепт её молодости»,— это «Средство Макропулоса». Это довольно страшная пьеса, в которой Чапек ставит проблему, зачем человеку вообще быть смертным. Для него именно смертность человека, как ни странно,— это залог его творческих устремлений. Это, в некотором смысле, условие его творческой способности. Потому что как только человек с помощью средства Макропулоса обретает бессмертие, он перестает чувствовать. Он перестает любить, и это героиня, остающаяся неотразимой, эта дочь Макропулоса, которую он наградил бессмертием, теряет способность к восприятию, теряю чувства, и когда она в финале кричит: «Ха-ха-ха, конец бессмертию!» — вот эту финальную реплику я помню, когда они сжигают рецепт. Это потом появляется и у Стругацких в «Пяти ложечках эликсира». Физическая смерть, скорее всего, будет побеждена, те же Стругацкие это предсказывали.
Боюсь, что смерть перестанет быть для человека угрозой в ближайшие сто лет. Но что исчезнет вместе со смертью? Вот этот вопрос Чапек ставит со всей остротой. Исчезнет творчество, исчезнет необходимость мыслить. Больше того, человечество, которое поставит себе на службу тех же роботов, в ближайшее время рискнет погибнуть от праздности, задохнуться. Мы понимаем, что физический труд — это проклятие человека. Но понимаем мы и то, что, построив себе максимально комфортное существование, уже сейчас перестав работать, огромное количество обывателей столкнется с бездеятельным, растительным, пассивным существованием. И беспрерывная пища и котики в фейсбуке, боюсь, наводят на эту мысль. На мысль о том, что всем этим людям элементарно нечем жить. Вот как будет выглядеть человечество по Чапеку — это довольно серьезная проблема.
Потом, если говорить о его методах художественных, нельзя не признать того, что он один из первых, может быть, первым, самым удачливым после Уэллса, кто в XX веке поставил фантастику на службу большой литературе. Его фельетоны, его романы печатались в фельетонах, «В ледове на винах». И вообще он газетчик, человек, который с массовой культурой работает очень плотно, его главная особенность — он умеет писать увлекательно. Его фантастические сюжеты: великолепный сюжет «Кракатита», скандальный, криминальный сюжет «Гордубала», и сам по себе сюжет «Метеора», такой тоже, фантастический,— это все следствие его умения выстраивать великолепную, фантастическую фабулу. Он увлекательный писатель. И вот если современному подростку выбирать делать жизнь с кого и остановиться на ком, я бы вам рекомендовал подсунуть ему красный пятитомник Чапека, который выходил в России ещё в 60-е годы. Да и сейчас его довольно много переиздают. Он доказывает, что умение писать жестокие, смешные документальные сюжеты — это важная добродетель для писателя.
