Из самых любимых – «Карусель», «Пароход на реке», наверное, «На корабле» (это из поздних, «А подо мной беспредельное южное синее море…»): как я люблю эту вещь! Какая она превосходная!
А подо мной беспредельное южное синее море,
В котором плавают рыбы, дельфины скорее всего,
И говорят, и говорят они о счастье своем или горе,
А я смотрю как дурак и понять не могу ничего.
И никогда, никогда я не найду с ними общий язык…
Это огромная, огромная тема. Мог бы вспомнить и какие-то совсем веселые вещи типа «Бедного чижика». Но дело в том, понимаете, что для меня Ким всегда шире своей клоунской маски, гораздо интереснее. Я ужасно люблю его трагические песни, такие как «Реквием» из «Московских кухонь». Он для меня все-таки явление такое гейневское, гейнеообразное, как говорил Маяк (у него было такое стихотворение). Поэтому его псевдоним – Михайлов (лучший русский переводчик Гейне) – для меня далеко не случаен, хотя сам Ким эту связь отрицает.
Он поэт, конечно, больной совести, заглушаемой ненависти к себе. Я не хочу в нем видеть явление радостное и гармоническое; нет, это явление тоже во многом эсхатологическое.
Мы барыни-сударыни,
Принц разинет рот:
Похожи мы на спаренный
Зенитный пулемет.
И вот странное дело: когда я смотрел «Обыкновенное чудо» с кимовско-гладковскими песнями, меня поражала тревожная и мрачная интонация этого фильма. Невзирая на то, что фильм, казалось бы, идиллический. Я всегда со слезами перечитываю и смотрю эту пьесу, потому что она гениально сделана. Там весь четвертый акт – это лучшее, что есть вообще в русской драматургии ХХ века. Это такой прыжок выше головы! Страшно подумать, что Шварц мучительно писал эту вещь. Такое ощущение, что будто бог диктует. Понимаете, фильм Захарова не был идилличен – он был тревожен. И монолог Волшебника воспринимался не как благословение старого добряка, он воспринимался как манифест тревожного человека, обреченного на трагедию. Помните: «Мне предстоит пережить тебя: я, на беду мою, бессмертен». Это же, конечно, монолог бога. Монолог бога, который обращен к миру. И как бы, собственно, ему не пришлось, действительно, его пережить. Это довольно мрачная, я бы сказал, перспектива.
