Что вы думаете о творчестве Уильяма Берроуза?

Не очень понятно, откуда у вас такие сведения. Потому что Дос Пассос не только не забыт, Дос Пассос считается отцом «нового журнализма», а именно он дал старт true crime, нон-фикшну и всем остальным бесконечно востребованным сегодня литературным течениям, трендам. Дос Пассос сильно повлиял на Солженицына с его коллажной техникой, с его документальным в ущерб художественному. Дос Пассоса помнят не столько по текстам, по «Манхэттене», сколько его помнят как создателя метода. Да, наверное, так. Или как путешественника в СССР, что тоже метод.

Но Дос Пассос не только не забыт, но в русле его исканий развивается вся современная литература. Правда, мы-то понимаем, что «новый журнализм»…

Нет, оно мне не кажется самым неудачным. Может быть, я недостаточно Стейнбека знаю. Но «The Winter of Our Discontent» мне всегда казался таким… Там «discontent» – это не совсем тревога. Это реплика из шекспировской хроники, переведенная в соответствии с традицией. Но мне кажется, что «discontent» – неполнота, неудовлетворенность, недовольство, незавершенность, и так далее. Нет, это совсем не плохой роман, но я-то больше всего люблю, допустим, «О мышах и людях» или «Заблудившийся автобус, «Квартал Тортилья-Флэт», то есть вещи более ранние. А больше Стейнбека я люблю Стайрона, у них много общего. Но «The Winter of Our Discontent» – полезная книга, во всяком случае, я ее люблю больше, чем…

Я даже один раз ужинал с Филипом Ротом в «Русском самоваре», куда он ходил регулярно. У меня есть его книжка с автографом. «Американская пастораль» – выдающийся роман, смешной, точный. Рот был гениальный социальный сатирик, хотя ограничивать его только одной сатирой нельзя. Мне немножко у него не хватает, может быть, психологии, такой тонкой и почти незаметной иронии, мрачной иронии, которая есть у Капоте. Конечно, он не Капоте. Может быть, мне не хватает у него депрессии Стайрона, его мрачного взгляда на вещи. Но как социальный диагност, писатель класса Воннегута (хотя Воннегут несколько человечнее), Филип Рот очень хороший писатель и писатель полезный. Полезный для знакомства с…

Гор Видал — большой писатель, роман «Бэрр», когда-то переводившийся в «Иностранке», произвел на меня очень теплые впечатления. Но, конечно, с Капоте его сравнивать нельзя. Понимаете, есть замечательная совершенно мемуарная страничка Стайрона про Капоте, там одна страница, где он пишет: «Конечно, хороший я писатель, но вот у Трумена фраза звенит, а у меня не звенит, а у меня не звенит». Она действительно у Трумена звенит, и больше так никто не умеет.

Дело даже не в том, что у него фраза звенит, а дело в том, что Капоте, тут мы вспоминали как-то с Кутенковым его рассказ «Привет, незнакомец», этот «Hello, Stranger», и я лишний раз поразился, какой страшной глубины этот рассказ, как он…

Дело в том, что у Капоте почти такое эротическое, страстное отношение к детству, как к недосягаемому объекту желаний. Вот может быть, поэтому, мне кажется, Капоте, насколько я знаю из разных мемуаров, недолюбливал «Лолиту», потому что «Лолита» — это хотя и мрачный, и осуждающий, но все-таки роман о сексуальной эксплуатации детства, а для Капоте детство — это именно эротизм недосягаемости. Вот так бы я сказал. У него в «Музыке для хамелеонов» есть рассказ (по-моему, там) о пожилом мужчине, который переписывается с девочкой. Все его подозревают в педофилии, а он переписывается с ней просто потому, что это благоуханная юность, благоуханная свежесть, больше ничего.

И вот мне кажется, что у…

Ну, Горенштейн далеко не первый, кто это сделал. У Стайрона в «И поджёг этот дом», помните, Вернелл говорит ему (это девушка, Вернелл Сатерфилд… или как её, не помню точно): «Ведь это святой дух из тебя вышел». Это очень частая метафора — «секс как смерть и воскресение», а особенно у Стайрона. У Горенштейна секс скорее как раз вызывает отвращение и ужас, как расчеловечивание. Вспомните вот это «сплошное красное мясо», и жуткая сцена с этой чешкой… полькой, «пусть у тебя будет красный живот». Отвращение к сексу у Горенштейна очень сильное.

Мне кажется, очень сильно переоценённая фигура. Я в его стилистике ни по-английски, ни по-русски не нахожу ничего особенного. Культовый для кого-то персонаж, но мне почему-то кажется… Пол Боулз — очень талантливый человек, но были писатели (тот же Стайрон, например) гораздо ярче и гораздо интереснее. Я не очень понимаю, не могу понять, ущучить ту категорию населения, категорию читателей, которым больше всего нравится Пол Боулз. Такие одинокие странники, несколько склонные к самолюбованию, но не обладающие ни энергией Хемингуэя, его энергией движения литературного, ни интеллектом Фолкнера и его формотворчеством. Ну, крепкий второй ряд, так мне кажется. А мне опять скажут, что он…

Это симптом того, что в частности русская литература (да во многом и западная) перестала искать новые нарративные, новые повествовательные техники, поэтому люди читают про жизнь.

Я читал на Журфаке курс, который называется «Журналистика как литература» — о смыкании журналистики и литературы, о приёмах, которые заимствуют друг у друга. Обратите внимание, в какие моменты появляется документальный роман. Нельзя же сказать, что, скажем, «In Cold Blood» («Хладнокровное убийство») Капоте появилось в момент кризиса американского романа. Напротив, Стайрон активно работает, Стейнбек ещё жив, Апдайк, да больше того — только что Хемингуэй застрелился. Американская литература на…

Это, знаете, всегда так бывает. По-настоящему сильное литературное явление, настоящий масштабный талант всегда сначала вызывает не просто «мне не нравится», а настоящий ожог неприятия. То есть неприятие столь сильное, что это равняется любви.

Почти все писатели, которых я потом полюбил, при первом знакомстве вызывали у меня именно ожог. Как, кстати, и роман Аксенова «Ожог» у многих людей (у меня нет — я его полюбил сразу, но я вовремя прочел) вызывал просто негодование. Говорили: «Да ну — порнография! Да ну — эгоцентризм, самолюбование». Нет, великий роман. Но он вызывает ожог. Он так написан. Он на это рассчитан. Это совершенно нормальное явление.

Ну, видите, Хабермас считается таким врагом логоцентризма: западная цивилизация погрязла в словах, ну, как бы в ущерб действию. Я не могу сказать, насколько это обосновано, но то, что всякое действие сегодня есть прежде всего действие в сфере коммуникации — с этим невозможно не согласиться. Другое дело, что читать Хабермаса очень трудно в силу того, что, как правильно кто-то сказал, «всех немецких философов сначала надо перевести на немецкий, а потом уже на другие языки». У него очень произвольные термины, и этих терминов очень много, и они всегда требуют достаточно серьёзного, вдумчивого, контекстуального изучения.

В любом случае его книгу о модерне «Философский дискурс о модерне» я…