С чем вы связываете забвение Дос Пассоса?

Ну, симпатизировал он ему достаточно ограниченно, но он симпатизировал так называемой «литературе факта», которую активно продвигал ЛЕФ. Дос Пассосу интересно было сочетание журналистских и литературных методов. На мой взгляд, он в этом смысле очень был убедителен. Мне интересен метод коллажа документов, который он применил. Это в России делали, кстати говоря, многие — в частности Всеволод Вишневский, который тоже призывал учиться у Запада и тоже был скрытым модернистом. Я не думаю, что Дос Пассос симпатизировал Советскому Союзу. Он симпатизировал советскому журнализму, у которого многому научился. Кроме того, я не думаю, что Дос Пассос воспел американский капитализм.

Если брать журналистику, журналистские расследования и документальные романы. Здесь первый Короленко. Да и, собственно говоря, документальные расследования Короленко – это первые документальные романы в европейской истории вообще. Я не беру памфлеты, скажем, «Наполеона малого» у Гюго, это не журналистика, это публицистика, хотя и весьма качественная. Но как журналист-расследователь, как автор документальных, весьма остросюжетных и драматичных романов-расследований (Сорочинское дело, Мултанское дело, «Дом № 13» о кишиневском погроме, дело Бейлиса, «Бытовое явление»), – тут Короленко не имеет себе равных.

Да потому и оттеснен, что слишком многие его, так сказать, слишком многих он напрягает, слишком для многих он живой урок. На фоне многих русских писателей чувствуешь себя как-то спокойнее. Они больше грешили, были конформистами, они позволяли себе слишком со многим мириться. Потом некоторые говорили: «Ну что вы лезете ко мне с вашей политикой? Я же прежде всего художник!». Ну давай посмотрим какой ты художник, пока ты как-то ничего такого художественного не навалял, чтобы так далеко от политики-то стоять. Это — всё сошлюсь на того же Кушнера: «Тютчев, умирая, спросил какие последние политические известия, Ахматова называла себя Хрущевкой, а эти — выше политики, да? Интересно!»

Мейлер интересен как раз в первую очередь не этим. Гораздо более интересны его сочинения — это то, что было выдержано в жанре так называемого нового журнализма. Был действительно такой момент в американской истории, в истории американской литературы, когда Норман Мейлер торжественно заявил, что литература кончилась, она коммерциализировалась, и сегодня настоящие серьезные писатели — это только те, кто пишет документальную прозу, нон-фикшн, а все остальное — это либо развлекалово, либо семейные саги, либо сериалы.

Ну, в этом есть, конечно, определенная доля истины, потому что это же в то самое время, когда замолчал Сэлинджер, когда замолчал Хеллер на двадцать лет, когда совершенно…

Нет, оно мне не кажется самым неудачным. Может быть, я недостаточно Стейнбека знаю. Но «The Winter of Our Discontent» мне всегда казался таким… Там «discontent» – это не совсем тревога. Это реплика из шекспировской хроники, переведенная в соответствии с традицией. Но мне кажется, что «discontent» – неполнота, неудовлетворенность, недовольство, незавершенность, и так далее. Нет, это совсем не плохой роман, но я-то больше всего люблю, допустим, «О мышах и людях» или «Заблудившийся автобус, «Квартал Тортилья-Флэт», то есть вещи более ранние. А больше Стейнбека я люблю Стайрона, у них много общего. Но «The Winter of Our Discontent» – полезная книга, во всяком случае, я ее люблю больше, чем…

Я даже один раз ужинал с Филипом Ротом в «Русском самоваре», куда он ходил регулярно. У меня есть его книжка с автографом. «Американская пастораль» – выдающийся роман, смешной, точный. Рот был гениальный социальный сатирик, хотя ограничивать его только одной сатирой нельзя. Мне немножко у него не хватает, может быть, психологии, такой тонкой и почти незаметной иронии, мрачной иронии, которая есть у Капоте. Конечно, он не Капоте. Может быть, мне не хватает у него депрессии Стайрона, его мрачного взгляда на вещи. Но как социальный диагност, писатель класса Воннегута (хотя Воннегут несколько человечнее), Филип Рот очень хороший писатель и писатель полезный. Полезный для знакомства с…

Знаете, я тоже не понимаю. То есть я понимаю, что в этом было привлекательного, но как люди могли воспринимать всерьез некоторые его тексты? В случае Хеминугэя мы имеем дело с великим автором, это несомненно. Некоторые рассказы Хемингуэя, прежде всего рассказы, конечно, изменили жанр, природу стиля вообще. Это был огромный писатель. Но, во-первых, по-моему, он ничем не уступает Фицджеральду, а во-вторых, для меня Хемингуэй — это понятно, как сделано, это сделанная вещь. Трудовым потом от его текстов разит, волшебной, божественной легкости в его рассказах — почти нет, ну, может быть, в раннем цикле про Ника Адамса, в «Индийском поселке», в «Убийцах», а вот в «У нас в Мичигане» уже видно, как человек…

Леш, я плохой в этом смысле судья, могу вам одно сказать. Для меня Берроуз — одна из самых дутых фигур не только среди битников, но и во всей американской прозе. Я тысячу раз брался читать «Голый завтрак», дочитал единственный раз с омерзением. Мне это очень не нравится. И Керуак мне не нравится, и Берроуз. Для Гинзберга я, может, сделаю какое-то исключение. Для меня и Лири, для меня они все больные люди, главное — вот это ужасно — мне они неинтересны. Это такая скучная книга, «Голый завтрак», знаете, может быть, потому что для меня все эти проблемы никогда не существовали. Уж если на то пошло, лучше почитать того же Стайрона, который о тех же американских проблемах говорит гораздо ярче.

Гор Видал — большой писатель, роман «Бэрр», когда-то переводившийся в «Иностранке», произвел на меня очень теплые впечатления. Но, конечно, с Капоте его сравнивать нельзя. Понимаете, есть замечательная совершенно мемуарная страничка Стайрона про Капоте, там одна страница, где он пишет: «Конечно, хороший я писатель, но вот у Трумена фраза звенит, а у меня не звенит, а у меня не звенит». Она действительно у Трумена звенит, и больше так никто не умеет.

Дело даже не в том, что у него фраза звенит, а дело в том, что Капоте, тут мы вспоминали как-то с Кутенковым его рассказ «Привет, незнакомец», этот «Hello, Stranger», и я лишний раз поразился, какой страшной глубины этот рассказ, как он…