Это тема для лекции хорошей. Видите, у Мандельштама всегда важны претексты. То есть те тексты, из которых данное стихотворение вырастает. Для Мандельштама знание этих претекстов — естественная вещь, поэтому он и не ставит никаких сносок, избегает сознательных цитат. Стихотворение Мандельштама, которое Ахматова называла «Турчанкой» и, соответственно, лучшим стихотворением о любви XX века,— это, конечно, сильное преувеличение. Оно посвящено Марии Сергеевне Петровых, и имеет совершенно конкретные литературные корни. Их два: это стихотворение Гумилева «Константинополь». Мандельштам постоянно находился с Гумилевым в довольно напряженном внутреннем контакте. И стихотворение Блока «Королевна», которое, помните, там:
Не было и нет во всей подлунной
Белоснежней плеч.
Голос нежный, голос многострунный,
Льстивая, смеющаяся речь.
Сейчас я найду его, кстати. Просто там рифма «плеч-речь» у Мандельштама даже сохранилась, и она непосредственным образом указывает на это происхождение. Стихотворение Гумилева — это претекст тематический, отсылающий к совершенно конкретному обычаю, варварскому: бросанию изменившей жены, вместе с любовником, в воды пролива. Помните это стихотворение «Константинополь», оно довольно знаменито:
Сегодня ночью во мрак [на дно] залива
Швырнут неверную жену,
Жену, что слишком была красива
И походила на луну.
Она любила свои мечтанья,
Беседку в чаще камыша,
Старух гадальщиц, и их гадания,
И все, что не любил паша.
Вот там младшая сестра мечтает о такой же участи.
— Так много, много в глухих заливах
Лежит любовников других,
Сплетенных, томных и молчаливых…
Какое счастье быть средь них!
Вот это, так сказать, претекст теоретический, тематический, потому что там Гумилев присутствует безусловно. И «я с тобой в глухой мешок зашьюсь», и «за тебя кривой воды напьюсь», «кривой» — это тоже аллюзия к кривому ятагану. Понятно совершенно, что здесь типичное мандельштамовское опускание звеньев. Но тема — «я с тобой в глухой мешок зашьюсь» — восходит к понятному чувству вины, измена. Петровых там склоняется к измене мужу, и так далее.
А что касается размера, так сказать, «семантического ореола метра», то здесь понятный совершенно отсыл к блоковскому, по-моему, гениальному стихотворению «Королевна».
Не было и нет во всей подлунной
Белоснежней плеч.
Голос нежный, голос многострунный,
Льстивая, смеющаяся речь.
Сравним, пожалуйста, там:
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч!
[Усмирен мужской опасный норов,]
Не звучит утопленница-речь.
Там абсолютно точная отсылка, которую удивительно, как до сих пор не заметили. Об этом я ни у кого не встречал текстов.
Проблема в том, что вообще интертекстуальные связи Блока и Мандельштама недостаточно отслежены. Да и вообще, у нас плохо, на мой взгляд, знают Блока. Блок был лучшим русским поэтом XX века, его никто не перепрыгнул. И поэтому для меня как-то корни, связи всей так называемой «знаменитой четверки» — Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Цветаева — да и Заболоцкого, да и Окуджава, да и Чухонцева,— всех больших русских поэтов XX века, даже Бродского, который от этого открещивался, а уж Лосева так точно,— корни их всех в Блоке. Блок двинул поэтическое искусство, вот именно Ars Poetica, в чистом смысле, Блок двинул его дальше всех в XX веке. Он был совершенно виртуозным поэтом и очень откровенным мыслителем. Неглубоким, он и не претендовал на то, чтобы быть глубоким,— он был замечательным выразителем общих настроений. Большего от поэта и не требуется. Вот это классический транслятор, идеальный.
Мандельштам очень многому у него научился. Конечно, взаимного влияния там быть не могло, потому что Блок отзывался о Мандельштаме в лучшем случае снисходительно. Помните, там, «постепенно привыкает, жидочек прячется, виден артист», но сам он повлиял колоссально. Иной вопрос, что Мандельштам прячет эти влияния, или, во всяком случае, не оставляет их снаружи. Вот стихотворение «Мастерица виноватых взоров…» растет из этих двух источников, как мне кажется.
