С какого произведения лучше начать читать Томаса Пинчона?

Я бы не стал так уж сильно противопоставлять Апдайка и Гэддиса, потому что Апдайк вполне серьезный писатель. Кстати говоря — я сейчас так думаю,— очень многие темы у Апдайка и Гэддиса довольно-таки общие. Мне кажется, что Гэддис — далеко не самый сложный писатель, чтобы видеть в нем какую-то сверхсложность. Более-менее сложно у него написан один роман — «Junior» («J R»), и то роман состоит в основном из диалогов, но там есть ремарки, позволяющие понять, кто о чем говорит и что происходит. А так, в принципе, И «Плотницкая готика» и «A Frolic of His Own», и «Agape Agape» — мне представляется, что это вообще вполне читаемая литература. И даже «Recognitions», притом, что это большой, толстый, сложный роман,…

«Радугу тяготения» я не люблю, поэтому я читал ее всего один раз и недостаточно внимательно. Далеко не все я отследил. А вот «Against the Day» я люблю, люблю «V.». «V.» я читал не один раз, конечно, но не для того, чтобы отслеживать интертекстуальные отсылки. Все не отследишь. Пинчон очень глубоко фундирует свою работу. Да и потом, половина этих отсылок – это результат так называемого «overinterpretation», когда читатель желает чувствовать себя умнее остальных, а, может быть, умнее самого автора и видит намеки и аллюзии там, где их нет.

 Но я читаю не  ради раскрытия всех этих пасхалок и не ради знакомства с американской поп-культурой, часто реферируемой у Пинчона. Я читаю ради…

Вы знаете, версия о том, что «V» за Пинчона писал Сэлинджер или что за Пинчона писал кто-то ещё, и что «V» поэтому не дебютный роман, очень широко распространена. Но я верю, что «V» — роман дебютный. Именно потому, что он во многом очень молодой. Там, знаете, когда молодой автор пытается все, что он знает и умеет, и понимает о жизни — пытается все впихнуть в единую книгу. Поэтому «V», несмотря на наличие там кусков поразительно поэтических, поразительной глубины, это вообще такая упоительная книга, и, кстати, по-русски в переводе Слободнюка она очень хороша,— это совершенно поэтическое такое представление о мире, о мире ещё начала XX века или ещё 20-х годов; такой мир, ещё не до конца открытый, и там…

Мне очень многое у Пинчона не нравится. Ну, «V» я никогда не мог читать. Многие, кстати, спрашивают, что я думаю о романе «V». Это очень талантливая книга, но она темна для меня, скучна. Сразу вам хочу сказать, что я очень не люблю русских переводов Пинчона. На меня, наверное, обидится Макс Немцов, потому что он считает себя, как мне кажется, уникальным знатоком неповторимым профессионалом, а ко мне, примерно как Фаина Гримберг, он относится пренебрежительно. Я считаю, что пренебрежение — это довольно дурной тон, поэтому я не разделяю такого отношения к себе, и поэтому я считаю, что я вправе критиковать эти переводы.

По-английски я Пинчона более или менее понимаю, худо-бедно, но по-русски не…

Мне кажется, что «Ленд-лизовские» в первой своей части — бытописательской — как раз не очень интересны. А вот незаконченная вторая, где рисуется такая мощная фантастическая история… Они, по-моему, сделаны под сильным влиянием пинчоновского «Against the Day», потому что все эти молодые гардемарины очень сильно напоминают мне Chums of Chance — вот эту прекрасную команду молодых авантюристов на дирижабле, рыцарей удачи. И вообще мне кажется, что вторая часть «Ленд-лизовских», такая уже совершенно безумная, работу над которой оборвал так трагически ишемический инсульт,— мне кажется, что это была бы великолепная книга, такой чистый авангард. Я помню, как Аксёнов при последнем нашем разговоре…

Кто-то говорил, что самый сложный роман, который он прочёл добровольно (не по программе, а добровольно), был «Recognitions» Гэддиса, что можно перевести, наверное, как «Узнавание». Я прочёл «Recognitions». При том, что это роман довольно массивный, я бы не сказал, что он как-то особенно сложен. Действительно там много, что называется, reference, отсылок, очень много ссылок на шедевры живописной литературы. Больше всего он похож, по-моему, на «Бремя страстей человеческих», но я бы его мегасложным романом не назвал.

Самый сложный роман — это, безусловно, «Поминки по Финнегану». Мы говорили с вами о том, что это роман, написанный Джойсом на выдуманном, как пишет Кубатиев, «ночном…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…

Вот это и есть прием. Вот это и есть талант. Мы не знаем и никогда не узнаем, как она с ним связана. А просто все связано со всем. В письмах матери героя, сумасшедшей, доживающей в сумасшедшем доме, в письмах её к сыну зашифровано имя Дзампано. А она ничего о нем не знает, скорее всего, просто в мире действует общая сила, которая двигает людьми, как марионетками, а люди понятия об этом не имеют. Это прием Данилевского, иллюстрирующий эту мысль. Это просто чтобы вам было страшнее. А никак она не связана. Так-то проще всего подумать, что у нее что-то было с Дзампано и, может быть, он — отец героя… Допускайте все, что угодно. А важно, что все в мире связано со всем. Вот и все.

Да не ждала, они и так ее уничтожали. И я не думаю, чтобы задумана была ловушка, чтобы заманить ее сюда. Разумеется, было очевидно, что Эфрона после убийства Рейса они заберут. Вопрос о степени его участия там — был ли он только шофером, убивал ли,— это дискутируется. Но то, что для Эфрона не было пути, кроме бегства в Россию, это очевидно. А для Цветаевой бегство было совершенно не императивным. Она могла остаться там с Муром, но она же написала: «Вот и пойду, как собака». Она же писала ему в письме: «Я буду за вами ходить, как собака». И двадцать лет спустя написала в той же тетради: «Вот и пойду, как собака».

Я не знаю, осталась ли Цветаева в живых, если бы они остались с…