С моей точки зрения Марк Твен – это потолок того, чего может достигнуть атеизм. Но некая травма атеизма в нем сидела. Именно поэтому вопрос о Господе его волновал так насущно, именно поэтому он писал все время религиозные трактаты, статьи, очерки. Именно поэтому он написал «Янки при дворе короля Артура» – самое свое религиозное произведение, первый попаданческий роман. Роман, в котором он разбирается с проблемами Средневековья. В нем есть одна ключевая проблема. То есть у Твена есть несколько ключевых проблем, несколько инвариантов, которые он освещал на протяжении всей своей работы. Мы сейчас о них поговорим.
Но первая для него такая. Вот есть Средневековье, в котором очень высоки моральные критерии, в котором глубока религиозность, но в силу невежества разлита чудовищная жестокость. Жгут ведьм, насилуют девушек, убивают толпами, то есть, иными словами, каким образом связано невежество и зверство. По Марку Твену, единственным носителем морали, человечности является прогресс. Но именно поэтому у него янки из Коннектикута, сделанный главным героем, терпит поражение по всем фронтам. Есть вещи более серьезные, чем прогресс. Более серьезные, чем материальное обогащение. Почему Кларенс так любит этого героя? Не потому, что Кларенс любит силу. Потому что Кларенс видит в нем отца. И в каком-то смысле Твен ставит вопрос, что должен был делать Христос, чтобы его не распяли? Неужели он должен был устраивать фейерверки и делать чудеса? Нет, он должен был внушить людям (он это и сделал) повышенную идентификацию, заставить их лучше думать о себе. По большому счету, янки при дворе короля Артура делает именно это.
Любимая книга самого Твена; книга, которую он писал, как он говорил, «плавая в чернилах», – это «Личные воспоминания о Жанне д’Арк», которую он и издал под псевдонимом. Это книга о том, почему дева Жанна победила. Обратите внимание, что Жанна д’Арк была любимой героиней двух великих циников – Шоу и Твена. Шоу написал «Орлеанскую деву» – гениальную пьесу, за нее Нобеля и получил. А Твен написал «Личные воспоминания о Жанне д’Арк». Что здесь является ключевым? Да, бескорыстие, да, отвага. Но самое главное, что есть в Жанне д’Арк – это то, что она внушает людям правильное, завышенное мнение о себе. «Люди мои, в помрачениях души не забывайте, как вы хороши», – как сказано у Слепаковой во «Флейтисте». Вот эта жажда внушить людям, что они должны думать о себе лучше, – это, пожалуй, почти религиозная практика.
Вторая сквозная тема Твена наиболее наглядно явлена в «Чокнутом Вильсоне», который является вариацией на тему «Принца и нищего». Это любимая Твеном тема переодевания. А что, собственно, делает Тома Кенти Томом Кенти? Что делает принца принцем, а не нищим? Я думаю, что здесь неожиданно Твен дал ответ на вопрос, который его самого не совсем устраивал. Он последовательный демократ, и он пытается доказать, что главная разница между принцем и нищим – это то, во что они одеты. А так принцем может быть любой. Нищий становится принцем и ничего не теряет. Принц попадает во двор отбросов и тоже ничего не теряет. Иными словами, человек – это его костюм, это внешние условия, в которые он втиснут. Но и в «Чокнутом Вильсоне», и особенно в «Принце и нищем» подчеркнуто, что нет, это все-таки непреодолимая разница. Принц милосерден, он воспитан в обстоятельствах, когда в нем воспитали не эгоизм, не примитивную борьбу за существование, а у него было время воспитать в себе доблесть и милосердие. Отношения принца с Гендоном – это именно отношение аристократа, отношение доброй Маленькой разбойница. Именно Маленькая разбойница.
Том Кенти, действительно, прагматик, выживалец, который государственной печатью колет орехи. Поэтому демократия, если она проникнет в монархию, может ее гуманизировать, но она уничтожает ее сущность, к сожалению. Она уничтожает ее романтическую природу. «Принц и нищий» – это история о том, как Америка обменялась костюмами с Европой. Отношения с Европой были для Твена одной из самых болезненных тем, «Простаки за границей»… Я думаю, что надежда на демократию в этом смысле плоха. Потому что носителем морали является аристократия. Это не обязательно право рождения. Аристократия – это кодекс, который вам навязан. Это не когда вы выбираете убеждения, а когда вы обречены защищать убеждения, с которыми вы родились, убеждения клана. Вот по этому критерию Пушкин предпочитал аристократизм демократизму. И я боюсь, что Твен в «Принце и нищем» в конечном итоге сработал на ту же тему.
Чем он навсегда останется в истории? Я не беру сейчас «Принца и нищего», я не беру сейчас детские вещи. Я возьму, конечно «Гека Финна». Почему «Гек Финн» получился лучше, понятно. «Том Сойер» – это история трикстера, а «Гек Финн» – история фаустианца, скитальца, поэта. Но самое главное, что есть в «Приключениях Гекльберри Финна» (и это сделало книгу великим американским романом, первым американским романом, с которого американская литература началась, по слову Фолкнера) – это, конечно, ощущение простора. Центр, сердце книги – это река. И вот когда вы едете по Америке (а мне много приходится по ней путешествовать, то с лекциями гостевыми в университетах, то с выступлениями со стихами – я люблю это дело, и почему бы мне не получить наслаждение, зарабатываю я все равно преподаванием, а это мой праздник такой), когда я еду через Америку, я все время пересекаю эти огромные реки, которые, как жилы, питают страну. Все время мне хочется задержаться, остановиться, купить моторку, на ней проплыть по этой реке, всегда разные берега, перекличка на плотах: «И все на попутных и встречных плотах // остроты ему слышны. // И Гек оборачивается, привстав, // они ему тоже смешны». Это Матвеева. Я думаю, что образ этой ночной реки:
А просто — смех на реке живет,
А просто — весело ночью плыть
Вдоль глухих берегов,
По реке рабов,
Но в свободный штат, может быть!
Всегда впереди свободный штат, и вот этот пафос реки, по которой ты плывешь свободно, эта жизнь на Миссисипи, эта река, на которой ты живешь…. Ведь, понимаете, стоячее болото русской жизни не предполагает реки.
Меня кстати спрашивали, какого писателя я мог бы назвать русским Твеном. Потенции были у Горького, и он много путешествовал по Волге, по этой русской Миссисипи. И у Горького есть замечательный мемуарный очерк о Марке Твене, о встрече с ним. Они пообедали вместе в 1907 году. Но мне кажется, что у Горького, в отличие от Гека Финна, не было открытого, простого, доброжелательного, бескорыстного любопытства к людям. Он вырос в другой среде. Для него Волга – тоже жестокое царство, как в рассказе «Каин и Артем». А то, что видит Твен, увидено глазами свободного человека, свободного странника. И он помогает негру Джиму (простите меня за это слово, но так это написано у Твена), афроамериканцу Джиму, переводит его в пространство свободы. Он такой своеобразный медиатор – странник, который везет по этой реке негров в свободные штаты. Это потому что Гек Финн немного оборотень: он немного взрослый, немного ребенок, немного бродяга, немного поэт. Он разный, и именно поэтому он может быть медиатором, проводником в свободный мир.
Жизнь на реке – всегда жизнь на новизне, на новостях, на происходящих непрерывно переменах. Плыть по реке, встречаться с новыми людьми, видеть перемены – это значит предаваться течению жизни, ее потоку. А сколько бы ты ни плавал по Волге, ты из одного Саратова приезжаешь в другой Саратов, из одной Астрахани приезжаешь в другую Астрахань. Я боюсь, эта монотонность жизни в России не дала Твену осуществиться здесь. Жизнь большой реки. Твен говорил: «Если бы не было отменено в 1865 году частное пароходство на Миссисипи, я бы до конца дней занимался частным пароходством». Потому что нет ничего слаще, чем странствовать по большой реке, видеть новых людей и чувствовать, что под тобой пульсирует вена настоящей американской жизни.
Главная черта Твена, помимо его гениального юмора и помимо его легкого цинизма, – доброжелательный интерес, открытость к людям. Открытость свободного человека. Он смотрит не загнанными глазами, не подозрительными. Он понимает, что рабство – временная условность, которая может быть отменена. Иными словами, максимум того, что может сделать атеизм, – это Твен. Для того, чтобы жить в России и преодолеть проблемы России, надо верить во что-то более серьезное. Я надеюсь, мы своего Твена рано или поздно породим. Что наша река рано или поздно потечет.
