Правда ли, что термин «остранение» возник в результате типографской ошибки, и Шкловский хотел написать «отстранение»?

Ну естественно, могу. Любое переиздание Шкловского надо приветствовать, тем более что там грамотное хорошее составление, не часто переиздаваемые вещи. Разговоры о том, что вот Шкловский — это чистый трикстер, а не ученый, мне представляются дилетантскими, потому что дай вам бог быть таким опять-таки трикстером, как Шкловский. Он автор глубочайших работ о теории литературы. Конечно, у него были отступления, да, конечно, он одной рукой писал, другую поднимал в жесте капитуляции, но как к нему ни относись, Шкловский — одна из самых очаровательных фигур русского авангарда. У него были безобразные поступки, но были и великолепные формулы.

У Шкловского была такая теория, многократно подкрепленная и подтвержденная, что существует такое движение маргинальных жанров к центру. Условно говоря, что жанр, который вчера был абсолютно маргинален (например, любовная лирика), неожиданно получит толчок, став одним из самых главных жанров эпохи. Потому что Маяковский сумел одними и теми же приемами писать рекламу и любовную лирику. У меня в книжке это подробно показано.

Движение маргинальных жанров в центр – это главная причина развития репортажей, фэнтези. Жанров не самых умных, но довольно увлекательных. Кстати говоря, вся жизнь Шкловского была выдержана в том же жанре. Начав с очень радикальных, критических статей, он…

Ну, русский формализм, особенно опоязовских времён,— это, так или иначе, единственная наука о литературе, которая в XX веке может претендовать именно на статус науки. Я люблю русский формализм. Я несколько сложнее отношусь к структурализму, потому что он абсолютизирует свой метод. Но лучшие времена ОПОЯЗа, великие времена раннего Шкловского, Тынянова и Брика, когда творилась новая наука о языке и литературе под руками… Неслучайно же Тынянов сказал Шкловскому о Лидии Гинзбург, о Гуковском, о следующем поколении, которое пришло: «Они пришли к столу, а обед съеден». Им действительно казалось, что уже они всё поняли: уже написаны «Архаисты и новаторы», написаны толстовские работы…

Да нет, это довольно устаревшая мысль. Рассказ жив благодаря двум форматам, которые непредсказуемым, неучтенным образом выдвинулись на первый план. Были люди, которые рассказ хоронили. Сборник новелл действительно превратился в такую определенную экзотику, и я объясню, почему. Во-первых, есть блог, а во-вторых, есть глянцевый журнал, который предоставляет для рассказа, пожалуй, универсальную, пожалуй, идеальную площадку. На фоне кризиса «толстых» журналов глянец, по точному предсказанию Шкловского, выдвинулся из маргинальных позиций в центр. И, конечно, благодаря глянцу, где охотно печатаются и Сорокин, и Пелевин, и молодые, талантливые мастера, рассказ отвоевал свое…

 У Шкловского была такая теория, многократно подкрепленная и подтвержденная, что существует такое движение маргинальных жанров к центру. Условно говоря, что жанр, который вчера был абсолютно маргинален (например, любовная лирика), неожиданно получит толчок, став одним из самых главных жанров эпохи. Потому что Маяковский сумел одними и теми же приемами писать рекламу и любовную лирику. У меня в книжке про Маяковского это подробно показано.

Движение маргинальных жанров в центр – это главная причина развития репортажей, фэнтези. Жанров не самых умных, но довольно увлекательных. Кстати говоря, вся жизнь Шкловского была выдержана в том же жанре. Начав с очень радикальных,…

Я довольно рано открыл для себя ее книги, был с ней знаком, бывал у нее дома. Она, надо сказать, довольно доброжелательно ко мне относилась, спасибо ей. Я помню, как я ей читал «Ночные электрички», поэму свою, и помню как раз спрашивал ее о Хармсе, о Мандельштаме, и очень интересные это были разговоры. Слепакова нас познакомила.

Лидия Яковлевна Гинзбург выполнила полностью завет Шкловского, который сказал ей: «Когда-нибудь в старости вы напишете то, что действительно думаете о людях». Очень справедливая точка зрения.

Мне кажется, что Лидия Яковлевна как-то раскрепостилась с годами и позволила себе написать о том, о чем другие испуганно молчали. Конечно, ее проза…

Понимаете, говорить «писателю нужно» — это то же самое, что и говорить «писатель должен». Да никому он ничего не должен, в общем. Конечно, за талант спросится, но не вы талант давали, не вам с него и спрашивать. Поэтому «нужен», «должен»… Пушкин скептически относился к необходимости знания философии. Он говорил: «Мы еще до этого не дожили, нам надо сначала построить общество. Вот нам сбрасывают веревку в яму, а мы сидим и спрашиваем: «Веревка — вещь какая?». Так он издевался над «любомудрами», но в принципе, почему бы всю философию не обозвать такими пустыми умствованиями? Это не очень правильно, с моей точки зрения, но объяснимо. Во всяком случае, я эту позицию могу понять. А если говорить о…

Не бедная. Неправ был Шкловский. Именно поэтому, знаете, книга Шкловского о Толстом поражает меня такой, как бы сказать, однобокостью. Шкловский… Ну, чего мы все молимся на Шкловского? Да, он был гениальный, конечно, литературовед, он открыл закон движения маргинальных жанров в центр, а центральных на обочины. Он много чего открыл. Остранение придумал он, вернее — описал. Он написал замечательную книгу «Повести о прозе», где собраны лучшие его тексты. Но при всём при этом его книга о Льве Толстом очень половинчатая. И я думаю, что он Толстого не понимал, то есть… Ну, кто я такой, чтобы об этом судить? Но книга-то всё равно не шедевр. «Виктор Шкловский о Толстом написал солидный том. Хорошо, что…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…